Она сделала это намеренно, желая выяснить, что можно, а что нельзя открывать Бриджит, которая была для Элис сразу и служанкой, и госпожой. Отчасти Пташка понимала, что ее пригласили на прогулку лишь для приличия, чтобы Джонатану и Элис не пришлось обедать наедине. Она, с одной стороны, гордилась этой почетной ролью, а с другой стороны, девочку не оставляло чувство, что ее может ожидать за это хороший нагоняй.
Элис помедлила с ответом.
– Кто знает, понравится ли ей это. Вдруг Бриджит рассердится, что мы не позвали его на ферму, чтобы она тоже с ним повидалась, – сказала она наконец.
– Если мы пойдем обратно по главной улице, а не вдоль канала, мы сможем что-нибудь ей купить. Пусть она не думает, что мы о ней забыли. И еще это даст ей понять, что мы чем-то были заняты все это время, – предложила Пташка.
Элис одарила маленькую подругу взглядом, в котором неодобрение соединилось с благодарностью.
– Да, маленький подарок. Как извинение за то, что мы сегодня на весь день оставили ее одну, – согласилась Элис.
Они двинулись через мост, прошли через весь Батгемптон и купили у торговца мелочами носовой платок, на котором были вышиты маки и колоски пшеницы и который, похоже, пришелся Бриджит по душе. И хотя Элис в первые несколько часов после их возвращения выглядела излишне веселой, нервной и выставляла свою тревогу всем напоказ, точно трепещущее на ветру знамя, сама Пташка обнаружила, что не испытывает никаких проблем с необходимостью держать что-то в секрете. Она поворачивала воспоминания об их встрече с Джонатаном то одной стороной, то другой, словно драгоценный камень, лежащий у нее в кармане, и находила, что скрывать случившееся от Бриджит не менее увлекательно, чем обедать в трактире.
– А кто такая мисс Фаллонбрук? – спросила Пташка, когда вечером Элис подошла к ее постели, чтобы поправить одеяло.
– Беатриса Фаллонбрук просто девушка, которая никогда не делала никому ничего плохого, – вздохнула Элис и отвернулась. – Она дочь очень богатого человека и просватана за Джонатана.
– Но… ведь выйти замуж за Джонатана собираешься ты!
Услышав это, Элис улыбнулась:
– Да, моя дорогая. Но путь истиной любви никогда не бывает гладким. В том, что мисс Фаллонбрук встала на нашем пути, нет ее вины. – Она улыбнулась опять, хотя ее глаза оставались грустными. – Ты, Пташка, никогда не должна упоминать о мисс Фаллонбрук. Это секрет, которым Джонатан поделился со мной, а теперь я доверила его тебе. И мы должны его хранить. Ты сделаешь это для меня?
– Да, Элис.
– Умница.
Элис скрепила их уговор поцелуем в лоб, и Пташка сладко уснула наедине с тайнами, которые теперь предстояло ей хранить.
Дорогая миссис Уикс!
Искренне надеюсь, что Вы уже оправились от огорчений, вызванных недавней встречей с моим сыном, мистером Джонатаном Аллейном, и это письмо застанет Вас в добром здравии. Вы не можете себе представить, как я Вам благодарна за то, что Вы согласились с ним поговорить, принимая во внимание наши особые обстоятельства. Мне остается лишь извиниться, если его поведение показалось Вам грубым. Он очень страдает и так давно перестал вращаться в приличном обществе, что, боюсь, временами может забыться, и тогда у него вылетают из головы все представления о хороших манерах. Умоляю найти в себе силы его за это простить и видеть в нем лишь страждущую душу, которая не может обрести покоя.
Я хорошо понимаю, что имевшая место встреча не была для Вас приятной, однако мне она дала повод к надежде. Мои отношения с сыном с некоторых пор стали натянутыми, как ввиду имевших место событий, так и в связи с его нынешним состоянием, и я с сожалением признаюсь, что он редко меня о чем-либо просит. Это сильно меня печалит. Простите мне прямоту, с которой я обращаюсь к Вам в моем письме, но я думаю, что лучше признаться Вам откровенно: Джонатан попросил меня устроить новую встречу с Вами. Прошло много лет с тех пор, когда он в последний раз обращался ко мне, выражая желание кого-либо увидеть, и то, что он сделал это теперь, наполняет мое сердце радостью. Поэтому я прошу, понимая, как мало имею на это права: не соблаговолите ли Вы прийти снова при первой удобной возможности? Что бы ни произошло между Вами и сыном во время Вашего последнего визита, это произвело на него благотворное воздействие, и за одно это я Вам крайне признательна. Однако я обращаюсь к Вам с просьбой еще раз. Пожалуйста, приходите.
Искренне Ваша,
миссис Джозефина Аллейн.
В течение нескольких дней Рейчел носила письмо Джозефины Аллейн в кармане и никому о нем не говорила. Она часто его доставала, перечитывала, даже собиралась бросить в камин и забыть о нем. Но если она это сделает, ее, конечно, не пригласят во второй раз в дом Аллейнов и на этом все закончится. И она больше никогда их не увидит – человека, который пытался ее задушить, и его красивую мать, так высоко ценимую Ричардом и пока остающуюся загадкой для нее самой. Когда она думала о доме в Лэнсдаунском Полумесяце и о Джонатане Аллейне, который ждет ее, словно вампир, в своих затемненных комнатах, ее пробирала дрожь. Даже Джозефина Аллейн, воплощение аристократизма и элегантности, выглядела там потерянной и печальной. Она напоминала Рейчел фарфоровую куклу – красивую, но хрупкую и неподвижную. И когда Рейчел принималась размышлять о том, какую жизнь ведет Джозефина, запертая в своем доме вместе с сумасшедшим сыном, распугавшим всех гостей, ее начинала мучить совесть. Поэтому она продолжала хранить письмо, так и не решившись его сжечь, хоть и была уверена в том, что никогда не захочет увидеть Джонатана Аллейна еще раз, даже если попытка ее задушить и произвела на него «благотворное воздействие».
Хотя Ричарда Уикса немало тревожили расходы, возросшие с появлением жены, в еще большей степени его тревожила необходимость расширить круг их общения; повинуясь Джозефине Аллейн, он вынужден был потратиться, чтобы вместе с женой провести вечер в Верхних залах для собраний [40] . Рейчел надела новое платье, только что полученное от швеи, простого покроя, широковатое в плечах и с чересчур низким декольте, но зато сшитое из замечательно мягкого и вместе с тем тяжелого серебристого атласа, с длинными рукавами и с верхним слоем из прозрачного муслина. Несмотря на пальто, которое было надето поверх него, она чувствовала холод, пока они с мужем шли от Эббигейт-стрит в поисках наемного портшеза – свойственное Ричарду чувство бережливости дало сбой при мысли, что они могут прибыть на танцы пешком. Уже начался октябрь, и к утру холодное окно в спальне запотевало от их сонного дыхания. Воздух казался морозным даже в солнечные дни. Листья на платане, растущем на Эбби-Грин, стали желтовато-коричневыми и шуршали под порывами ветра. Рейчел крепко прижимала к себе руку Ричарда, на которую опиралась, и чувствовала, как ветер треплет ей волосы, выскользнувшие из-под шпилек.