– Если бы не вышли за пределы части?
– Ну, знаете, если бы не вышли, тогда хоронить бы их не пришлось, – подполковник сплюнул на пожухлую от солнца траву и растер плевок подошвой ботинка. – Скверные дела. В общем, больше сказать мне вам нечего.
– Что теперь делать будете?
– Искать.
– Кого искать, вы себе представляете?
– Кого, кого… Того, кто стрелял, искать станем.
– В Ельске-то населения всего ничего, э.то не Москва и не Питер, найти можно в два счета.
– Можно, – сказал подполковник Кабанов. – Мы бы уже давно нашли, все на ногах, все ищем. Одна беда – не знаем, кого искать.
Журналист хихикнул, понимая, что подполковник спецназа так и не понял, что его бестолковые признания фиксировала камера.
– Спасибо вам, Виталий Алексеевич.
Подполковник пошел к воротам, а журналист, подойдя к оператору, негромко спросил:
– Ну, как оно?
– Нормальная картинка получилась, – ответил оператор.
Журналист взял микрофон, оператор забросил камеру на плечо.
– Снимаю, – произнес оператор, и журналист спокойным голосом сообщил в камеру, что специальный репортаж он вел от ворот военной части из небольшого российского города Ельска.
* * *
Тимофей Кузьмич Свинарев в свои шестьдесят два года выглядел еще довольно моложаво.
Шевелюру он имел густую и черную, а немного выпирающий живот абсолютно не портил его крупную фигуру, лишь придавал дополнительную солидность. Среди соседей Тимофей Свинарев слыл мужчиной рукастым, мастером своего дела. И если кому-либо из жителей Ельска или близлежащих поселков требовалось поднять дом, подвести под него фундамент, перекрыть крышу, обложить кирпичом, подремонтировать старую русскую печь, то часто обращались к Свинареву, называя его ласково – Кузьмич.
Таким добрым и покладистым Тимофей Кузьмич был лишь до первой рюмки. Выпив же первую и не остановившись на второй, Кузьмин становился невменяемо буйным, и то, что еще пять или десять минут тому назад приводило его в умиление и вызывало легкую усмешку, после стакана водки становилось причиной безграничной ярости. Он бил дома посуду, крушил и ломал мебель, иногда даже хватался за двустволку, бегал с нею по дому, грязно матерился, ставил жену к стене и кричал, что сейчас ей, сучке, прострелит голову.
Правда, свои угрозы применить высшую меру по отношению к супруге Кузьмич не реализовывал, быстро отходил душой и тогда бил жену, да и двух дочерей. Ни милиция, ни коллеги, ни соседи с Кузьмичом ничего не могли поделать.
– Золотые руки мужик, но как выпьет – дурак, – поговаривали соседи и коллеги по халтурам.
Обратиться за строительной помощью, кроме как к Кузьмичу, на Садовой улице было не к кому. Большинство домов тут было отремонтировано Свинаревым. Соседям в помощи Кузьмич никогда не отказывал. Ему часто приходилось выезжать из Ельска в близлежащие поселки, оттуда он непременно возвращался при деньгах.
Собственное хозяйство Кузьмич вместе с женой и двумя дочками вел исправно. Забор вокруг дома на зависть соседям стоял крепкий и ровный, крыши бани, сараев и дома блестели новым оцинкованным железом. Дорожки к дому вели бетонные, ворота с улицы двойные, железные, за воротами в гараже с ямой и огромным погребом, выложенными розовым кафелем, стояли «Жигули», не добитые, а новенькие, купленные в прошлом году.
И все бы ничего, если бы не друзья Кузьмича.
А в друзьях у него числились, по словам жены, отпетые мерзавцы – личности падшие, пьяницы беспробудные. Сам Кузьмич мог не пить иногда по два месяца, зато потом оттягивался на всю катушку с друзьями, не имеющими к строительству никакого отношения, и гулял дня три. А появившись дома, гонял домашних, приписывая им все смертные грехи, якобы совершенные ими за время его длительного отсутствия.
Так случилось и на этот раз. Кузьмича не было дома две недели. В сорока километрах от Ельска, нанятый бизнесменом, он строил коттедж, как говорил сам, под «евро». Когда работа была закончена и расчет произведен, Тимофей Свинарев на попутной машине добрался до родного Ельска с хорошими, по его разумению, деньгами. У магазина он встретил знакомых пьяниц, угостил их водкой. Мучительно долго держался, сопротивляясь уговорам приятелей, но сердце дрогнуло, и он сдался. Пропустил первый стаканчик горькой, закусил зеленым огурцом. После первого стакана был второй, за ним третий, а потом Кузьмич уже плохо помнил, где и как гулял. Помнил лишь, что пил водку, запивая ее теплым пивом.
Семья Тимофея Кузьмича уже знала о появлении отца в городе, и мать вместе с дочками решили не дожидаться его дома, а уйти от греха подальше, переждать бурю у знакомых. Дочки-погодки, девчонки семнадцати и восемнадцати лет, сказали, что пойдут поболтать к подруге, та жила рядом с рынком, на соседней улице. Мать же ушла к своей дальней родственнице.
По всему выходило, что Кузьмич появится дома в десять или одиннадцать вечера, так что лучше было унести ноги пораньше, заблаговременно, что его домашние, наученные прежними похождениями главы семейства, и сделали.
Кузьмич, пошатываясь, держа в руках бутылку водки, подошел к своему дому, громко поздоровался с отсутствующими соседями. Затем ударил кулаком в железные ворота. Те отозвались приветственным гулом.
– Эй, а ну открывайте! – рявкнул он на всю улицу, словно за воротами укрылись его враги.
За воротами послышалось лишь тявканье рыжего коротконогого пса. Зазвенела цепь. Тявканье было дружеским, пес узнал пьяного хозяина.
Кузьмич пошарил в кармане пиджака, вытащил ключи на грязной веревке и открыл калитку.
– Вы где, сволочи? – повторил он. – Я спину гнул, ишачил как вол, деньги зарабатывал, а мне ни ответа ни привета?
Приветствовал Свинарева лишь пес. Подбежал к хозяину, снизу вверх заглянул в слезящиеся глаза и лизнул запыленный башмак.
– Рыжий… – пробормотал Кузьмич.
Опустился на корточки, погладил пса, порылся в кармане пиджака, извлек конфету, бережно ее развернул и на ладони подал псу. Тот нежно снял ее с хозяйской руки и, завиляв хвостом, попятился к будке.
– Где все, псина? Ты видел, куда они… – длинно выругавшись матом, Кузьмич осмотрел двор.
Дверь оказалась заперта. Кузьмич вонзил ключ в замок, со скрежетом провернул его и распахнул дверь так резко, что даже стекла на веранде задрожали. Хозяин ворвался в дом и обыскал комнаты.
– Ну… – опять прозвучала длинная тирада, сплошь состоящая из ненормативной лексики. – Вы у меня попляшете, я вам покажу кузькину мать, будете знать свое место!
Он выгреб из внутреннего застегнутого на пуговицу кармана деньги, спрятал их в выдвижной ящик стола и зарычал. Если кто-нибудь слышал, как рычит лев, обходя территорию и обнаружив следы врагов, то сможет представить себе это рычание.