Сержант Прошкин выждал несколько секунд:
– В машине еще кто-нибудь есть?
– Никого, – глухо ответил мужчина.
Прошкин выбрался из-за укрытия и, светя перед собой фонариком, приблизился к мужчине.
– Паша, держи его на прицеле, – бросил он в узкую щель окна и, повесив автомат на плечо, принялся обыскивать приезжего. Убедившись, что при нем нет оружия, Прошкин распорядился:
– Лицом ко мне! Документы! – в руках сержанта оказались техпаспорт и права. – Откуда едете? – наконец, перешел он на «вы».
– По-моему, мы знакомы, – мягко сказал Холмогоров, принимая документы.
Прошкин несколько раз моргнул, затем его губы тронула улыбка:
– Да, вы священник, на похороны приезжали.
– Не совсем так, но мы еще до этого в ресторане виделись.
Куницын, глядевший из окна, тоже узнал Холмогорова, смутился, вспомнив происшедшее в ресторане. Он торопливо сбросил бронежилет, каску и уже без оружия вышел к машине.
– Извините, тогда некрасиво получилось, – он не знал, куда деть руки.
Холмогоров сгладил замешательство, сам протянул ладонь:
– Я все понимаю.
– Автомат убери, – крикнул Куницын Прошкину, – все-таки священник перед тобой.
– Я не священник.
– Может, зайдете? – предложил растерявшийся Куницью.
Неожиданно для него Холмогоров согласился.
– Добрый вечер, – мягко произнес он, заходя в помещение блокпоста.
Двигатель машины продолжал работать. Уманец тут же сгреб со стола карты и спрятал их под каской.
– У нас тут не очень… – развел руками Куницын. – Недавно заступили, еще не обжились.
Чаю хотите?
– Можно, – Холмогоров присел у стола.
Куницын сунул спичку в печь. Скомканная газета тут же занялась, а вслед за ней и тонкие сосновые щепки, желтые, смолистые.
– Я смотрю, вы тут почти все собрались, – глядя на ОМОНовцев, сказал Холмогоров.
Все без исключения отводили глаза, каждому казалось, будто Андрей Алексеевич видит его насквозь.
– Что значит – почти все? – спросил Куницын.
– Вас было девять человек на кладбище? Вечером, после похорон, – напомнил Холмогоров.
– Троих уже нет, – выдавил из себя Уманец.
– Знаю. Где же шестой? – спросил Холмогоров.
– С ума сошел. Теперь с утра до вечера на улице сидит, своих не признает… – и Куницын коротко рассказал о неизвестно где пропадавшем друге и о том, каким странным образом он объявился, а теперь всех друзей по оружию называет мертвыми.
– Так я и думал. Я к нему подойду, поговорю.
ОМОНовцам показалось, будто мужчина в черном знает о них все, будто он уже давно незримо присутствует с ними рядом, видит, что они делают, читает их мысли.
– Я был близко от могил, слышал, как вы клялись.
Лицо сержанта Куницына снова сделалось серым. Он готов был произнести, что сам виноват во всем, но Уманец успел сказать раньше его:
– Да, мы были там вдевятером, теперь лишь пятеро нас осталось.
– Злоба рождает злобу, – сказал Холмогоров, – месть рождает месть и смерть рождает смерть.
– Легко говорить тем, кто там не был, – усмехнулся сержант Уманец, нагло глядя в глаза Холмогорову. Он злился на себя за первую нерешительность и теперь пытался отыграться.
– Обычно люди думают только о себе, – глядя на танцующее в печке пламя, сказал Холмогоров. – Все конфликты, недоразумения они воспринимают с одной позиции. Тяжело стать на сто-" рону врага и понять, о чем он думает. Наш враг – это зеркало, в котором мы отражаемся. Выпущенная тобою пуля непременно вернется.
– Почему это мною? – возмутился сержант Уманец.
– Ты разве не стрелял?
– Военный должен стрелять.., работа такая, – упрямо ответил Уманец.
Холмогоров чувствовал, как постепенно ОМОНовцы настраиваются по отношению к нему враждебно, не желая, чтобы копались в их душах. Закипел чайник. Сержант Куницын заварил чай в больших алюминиевых кружках, заливая чаинки крутым кипятком.
– Вы бы двигатель заглушили, чего зря бензин жечь? – предложил Иван Маланин.
Холмогоров утвердительно кивнул. Маланин выбежал на улицу, заглушил двигатель и принес ключи.
– Странно, у вас в машине нигде иконки не видно. Наши ребята иконки и крестики в кабинах навешали. Даже в БТРах теперь иконостасы, как в церкви.
– Бог должен быть в душе, – улыбнулся Холмогоров. – Потому повсюду иконы и навешали, что сомневаются, а есть ли у них в душе Бог.
– Значит, не надо иконки вешать?
– Почему? Можно и повесить. Сомневаться не надо, остальное – не так важно.
– Странный вы человек. Я вас еще тогда в Доме офицеров заприметил. Очень прямо вы ходите.
– Что в городе говорят? – не обращая внимания на замечание, спросил Холмогоров.
– Всякое, – вздохнул Куницын. – Одни говорят, что снайпер – чеченец, другие – будто чечены нашего наняли, третьи – будто это бандиты с ОМОНом разобраться решили, чтобы потом все на чеченцев списать.
– Понятно. А вы-то сами что думаете?
– Ничего мы не думаем, – поспешил заверить сержант Уманец. – Нам думать некогда и незачем. Есть приказ – выполняем, нет приказа – ждем.
– Что произошло в Чечне? – спросил Холмогоров.
И вновь все отвели глаза.
– Ничего, – буркнул сержант Уманец. – Воевали как обычно, зачистку проводили.
– Спасибо за чай, – Холмогоров отставил пустую кружку и стал у дверного проема, завешенного брезентовым пологом. – Не там вы ищете, – проговорил он, – нужно искать внутри себя. Тогда найдете, – он шагнул в моросящий дождь.
Тревожно мигал красным огнем светофор, укрепленный на шлагбауме. Сержант Куницын бросился на улицу. , – Ты куда? – крикнул вслед ему Уманец.
– Отстань!
Куницын нагнал Холмогорова у машины:
– Вы где остановились?
– Пока еще нигде.
– Я хотел бы вас найти.
– Зачем искать, если я уже рядом? – ответил Андрей Алексеевич.
– Ребята здесь, долго не могу говорить.
– Понимаю. Если что, отыщете меня в гостинице.
– Надолго к нам?
– Еще не знаю.
Куницын поднял одну половину шлагбаума, и «Жигули» покатили к городу. Сержант долго стоял, глядя им вслед, пока рубиновые огоньки не слились с огнями Ельска. Он вернулся к столу, взял кружку остывшего чая и сделал несколько неторопливых глотков.