– Мать честная! – Елена Петровна зажмурилась от нахлынувших эмоций. Холмогоров возвращается завтра, на третьи сутки, а воскрешение… Господи боже мой! Уникальная девушка, сенсация! Может, он думал, что девушка воскреснет? Очередное чудо решил продемонстрировать – в этом и заключалась его сенсация? Зотова глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и попыталась выкинуть из головы шизофренические мысли, а вернуться к фактам. Верно говорят, что шизофрения заразительна. Она еще не успела с Холмогоровым познакомиться, а крыша у нее уже медленно поплыла за горизонт.
Полученная от Цыплаковой информация не имела юридической силы, процессуально использовать ее тоже было нельзя, но дорожку к истине она проложила. Алена права, теперь стало ясно, в каком направлении копать и как собирать факты. А пока, на начальном этапе, придется оперировать показаниями свидетельницы – соседки, живущей в доме напротив. Елена Петровна надеялась, что этого будет достаточно, чтобы судья удовлетворил ее ходатайство о задержании тележурналиста и производстве обыска в его квартире. Успеть бы только до завтра, чтобы прихватить Холмогорова на вокзале, тепленького. А после можно будет заняться сбором доказательств, поиском доктора Соланчакова, который анонимно лечил Холмогорова. Побеседовать по душам с давней подружкой журналиста, Ириной Белкиной, возможно, она что-нибудь интересное расскажет. Главное, чтобы товарищ журналист не слинял из страны навсегда, а то ищи его потом по всей Европе! Или все-таки это не он девушку убил?
Телефонный звонок отвлек Елену Петровну от размышлений. Звонил судмедэксперт, усталый и злой.
– Нейролептиком, говоришь, девочку перед смертью накачали с сильным седативным эффектом? Случайно не рисперидоном? Откуда знаю? Считай, что я оракул, – устало усмехнулась Елена Петровна, поблагодарила Палыча, шмякнула трубку на рычаг и засобиралась домой. Кажется, все сошлось.
Успел! В самый последний момент успел. Николай Чуйков сунул проводнице паспорт и билет и попытался выровнять дыхание. Отдышаться никак не получалось: грудь сдавило, перед глазами танцевали темные круги, а сердце выдавало чечетку. Пора курить бросать, подумал Николай Владимирович и криво улыбнулся проводнице, совсем не симпатичной девице с лошадиным лицом. Совсем не симпатичная девица-проводница криво улыбнулась ему в ответ. «За что ей деньги платят?» – возмутился Николай, покосился на свое отражение в окне вагона и возмущаться перестал. Видок после вчерашнего у него был, скромно говоря, дерьмовый: морда помятая, волосы взъерошены, пальто… Чуйков с тоской оглядел себя – так и есть, пальтишко он застегнул не на те пуговицы. Зачем он вообще его напялил? Запарился весь. Нет чтобы в чемодан сунуть, на тот случай, если погода в Москве прохладная. Молодец, Николай Владимирович! Что ж теперь удивляться, что на физиономии проводницы отражается лишь натянутая любезность. При других обстоятельствах она давно бы уже растаяла. М-да. Сам виноват, не фиг было вчера отмечать пятничный вечер. Лет сто как в России не живет, а бухать перед выходными так и не разучился. Рефлекс, мать его! Проснулся бы бодрячком, упаковал бы вещи – и на вокзал. Спокойненько, без напряга. А получилось как всегда. Это ж надо было! Так нажраться!
Коля нахмурился, пытаясь воспроизвести в памяти события вчерашнего дня. Не вышло. Утро воскресить тоже не получилось, оно было туманным и седым, совсем как в романсе, который он пел прошлой ночью. Почему соседи не вызвали полицию, осталось для Коли Чуйкова загадкой: солировал он громко, с чувством и исполнил романс аж десять раз подряд. Заклинило его что-то перед поездкой на исконную Родину. Ностальгия вдруг накатила. Непонятно, откуда она взялась только? О Москве он предпочитал думать пореже, слишком тяжело было о ней вспоминать.
Муть в голове растаяла лишь после бутылки пива и холодного душа. Впопыхах затолкав в чемодан вещи, Николай Владимирович метнулся на вокзал, но в такси понял, что забыл кошелек. Пришлось возвращаться. Как назло, на обратном пути к вокзалу образовалась пробка из-за нелепой аварии, а до отправления поезда номер 13 Берлин – Москва оставалось всего семь минут.
Сунув деньги таксисту, Николай вылез из машины и, подхватив чемодан, побежал. Метров пятьсот несся, как испуганный сайгак. Успел! Какое счастье, что успел! Так думал Коля…
– Проходите, хер Чуйков, – хихикнула проводница и фамильярно подмигнула ему ярко накрашенным глазом. – Желаю приятного пути.
– Спасибо, – буркнул Николай Владимирович, на мгновение оторопев от поведения девицы.
Он затащил чемодан в тамбур и шумно вздохнул. От бега с тяжелым грузом рука, казалось, вытянулась до пола. Вещей было немного, в основном подарки: сувенирчики, сувенирчики, сувенирчики… на всякий случай прихватил – мало ли, пригодятся? – и книги. Зачем столько книг набрал, ведь едет всего лишь на неделю? Странно, с какого перепугу его вообще пригласили в Москву? Читал себе спокойно лекции по культурологии в Берлинском университете искусств, никого не трогал. Вдруг такое неожиданное событие, приглашение на Международную конференцию рекламщиков с гуманным названием «Человек культурный – человек потребляющий». Чуйков, подумав немного, согласился: захотелось пообщаться с коллегами, выпить на халяву и просто проветриться. Доклад на тему «Антропология рекламы с точки зрения аспектов культурологии» Николай написал, и теперь его труд лежал в чемодане и ждал своего звездного часа. Забавный у него усредненный портрет человека потребляющего получился, повеселился, пока писал, но и нервную систему себе порядком испортил, потому что пришлось ежедневно смотреть русское телевидение, что само по себе – удовольствие не для слабонервных: один «Аншлаг» чего стоит! Но хуже другое – Николай Владимирович Чуйков, выпускник факультета «История и теория культуры» РГГУ, доктор исторических наук, получивший ученую степень в Стенфорде, а после защиты – вакантное место преподавателя в одном из престижных университетов Германии, вынужден был в течение месяца внимательно смотреть и анализировать рекламу! Еле выжил! Памперсы, «сникерсы», соки, пиво, воды, приправы, майонезы, прокладки, конфеты, кремы, стиральные порошки, шампуни, лаки для волос, отбеливатели, собачий корм, чипсы, кошачьи туалеты, лапша… Да, лапшу рекламщики на уши вешать умеют. К чему, например, он купил шампунь от перхоти, если этой самой перхоти у него нет и никогда не было? А зубную щетку электрическую зачем он купил? На фига она ему сдалась, спрашивается, эта электрическая зубная щетка?! Имбецил внушаемый, отругал себя Коля и почесал непривычно голый подбородок: растительность с лица перед отъездом пришлось сбрить, дабы избежать возможных вопросов на таможне. В паспорте фотография была безбородая, правда, когда он фотографировался, у него волосы торчали ежом, а сейчас отросли ниже плеч. Прощаться окончательно со своим стильным имиджем не хотелось, и Николай просто собрал шевелюру в хвост. Перед лекциями он так частенько делал, чтобы волосы в лицо не лезли, и студенткам это нравилось, опять же. Девчонки просто с ума по нему сходили, а чтобы они сошли с ума окончательно – в ухе доктора исторических наук появилась серьга. Так Коля Чуйков стал самым стильным преподавателем Берлинского университета искусств. Впрочем, не в одежде было дело: большинство преподов старались выглядеть неформально – творческое направление курса предполагало креатив, – но Чуйкову удавалось всех обойти, потому что никто не умел играть на саксофоне. А он умел! Не просто умел, а умел виртуозно. И частенько играл на университетских студенческих тусовках. После сумасшедшего рейва и транса диджей частенько запускал латинос. Коля и тут был на высоте, отплясывая сальсу похлеще южноамериканских знойных мачо. Постоянно вращаясь в кругу продвинутой молодежи, в свои тридцать семь лет доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков чувствовал себя молодо и бодро и выглядел соответственно. Теперь ему было смешно вспоминать, как в первый свой рабочий день он приперся читать лекции в деловом костюме, рубашке и галстуке. Реакция студентов и преподавателей была незабываемой. Исправился, сменил классический костюм на свободные брюки, рваные джинсы и свитера, постепенно влился в коллектив, нашел контакт со студентами – но своим до конца так и не стал. Впрочем, не особенно и стремился. Любую привязанность, будь то любовь или дружба, Коля Чуйков воспринимал как ограничение персональной свободы и тщательно оберегал от вторжения свое личное пространство.