Здравых мыслей в голову больше не приходило: вокруг – непролазный лес, замшелые пни, поваленные деревья и тишина… Из глаза выкатилась унылая слеза. Одно радовало: что он – не женщина, а мужчина! Этот мужчина добился своей цели, честь и хвала ему и его запаху. Вонючему запаху пота. Счастье – это просто! Осталось выбраться из леса и выяснить: кто он такой и зачем, прежде чем выпасть из поезда, напялил на себя рясу римско-католической монашки?
– Eletto! Devi farlo in ogni caso! – слетело с губ, и в этих таинственных чужеземных словах, несомненно, была разгадка, проливающая свет на события, которые с ним приключились.
В рукаве, выше локтя, что-то мешало. Он тряхнул рукой, по коже пробежал щекоток, стек вниз, и на землю, рядом с ботинками, что-то упало. Бусики – это первое, что пришло в голову, по которой тут же пришлось постучать. Какие, на хрен, бусики у монахинь? Четки! Четки из янтаря. Как они в рукаве оказались? Ясно как, карманов-то в монашеском прикиде не подразумевается. Четки мерцали в свете луны, сочившемся сквозь кроны деревьев, медовым теплом лелеяли глаз и успокаивали. «Может, его имя – Фандорин?» – вдруг родилась одна из версий. Стоп, Фандорин вроде бы какой-то литературный персонаж? Разве он может быть персонажем? Может, конечно, но в этом случае диагноз окончательный и сомнениям не подлежит. Но ведь нельзя же быть никем! Это неправильно, так не должно быть. Не должно быть так! Вроде есть человек снаружи, но его как бы нет внутри, одни рефлексы, как у собаки Павлова. Интересно, почему он помнит про какую-то долбаную собаку Павлова и про литературного героя Фандорина, а про себя все забыл? Что за безобразие такое! Лучше остаться пока монахиней. Временно. Так безопаснее для мозгов. Николай снял ботинок, надел четки на ногу и спрятал их в носок.
– Ну что же, Элета Дева Фарло Инонья Каза – в путь! – подбодрил себя Коля и встал с замшелого пенька.
* * *
Выбраться из леса оказалось делом непростым. Луна, подмигивая, освещала путь, но кретинские юбки путались под ногами и мешали ходьбе. Деревья тоже мешали – собаки ветвистые! Ели и березы поредели ближе к рассвету, и Коля Чуйков с удивлением понял, что снова вышел к дому Василисы и ее сожителя.
По улочкам стлался туман, заползал в канавки, укутывал пушистой ватой траву и кусты. Деревня спала, тишина давила на уши. Некоторое время Николай стоял и размышлял, как ему поступить. Получить вилами в бок было страшно, но сил куда-то идти не осталось. Чуйков добрел до калитки, обдумывая, как умаслить Василису и ее Нептуна, чтобы они пустили его на ночлег и помогли, чем смогли. На особенную помощь он не рассчитывал, хотел разжиться хотя бы штанами и рубахой, чтобы избавиться от надоевшей монашеской рясы. И перекусить тоже не мешало бы. Стараясь не шуметь, чтобы брехливая псина не облаяла его и не перебудила всю деревню, Николай вошел во двор и тут же наступил на пластиковую бутылку. Раздался хруст, Коля замер, поглядывая на развалившуюся около будки собаку. Она на звук не отреагировала, даже ухом не повела. Сторожиха хренова! Неужели за своего признала? На душе стало тепло, Николай перестал таиться, подошел к будке, склонился над собакой и потрепал ее по холке – ладонь стала липкой и мокрой. Чуйков резко одернул руку. Собака по-прежнему лежала на траве и не шевелилась – она была мертва.
– Черт! – выругался Николай, вытирая кровь о траву.
– Тетя монашка, не ходите в дом, – пропищал кто-то из собачьей будки.
Чуйков заглянул внутрь: в темноте блестели два испуганных глаза.
– Настена? Что случилось?
– Мамку мою убили и Кузю. И Тузика тоже. Я боюся, тетя!
– За что? Кто их убил?! – потрясенно спросил Николай, ноги стали ватными, и почему-то устали плечи.
– Не ходите в дом, тетя монашка. Там мамку убили! Всех убили! Не ходите. – Настя как автомат повторяла, что ее маму убили, и запрещала ему входить в дом.
Девчушка находилась в глубоком шоке. Следовало пойти и проверить, что случилось, но Коля не мог оставить девочку одну в подобном состоянии. Оставаться здесь теперь он тоже не мог. Инстинкт самосохранения подсказывал, что убраться отсюда нужно как можно быстрее. В голове вертелись, как юла, вопросы. Почему? Кто? Зачем? Кому могли помешать безобидные деревенские жители? А вдруг ОНИ искали его? – мелькнула пугающая мысль. А может, монахиню Элету они искали? Искали, чтобы убить? Блин! Что же случилось в том гребаном поезде, из которого он выпал? Лоб покрылся испариной от напряжения и страха. Верить в то, что эти убийства связаны с появлением его в доме железнодорожницы, не хотелось, но интуиция убеждала в обратном и настойчиво сигнализировала ему, что преступник где-то поблизости.
– Настя, успокойся и быстро вылезай. Я тебя к соседям отведу, – попросил он, оглядываясь по сторонам.
Настена отрицательно помотала головой.
– Настя, не бойся, я с тобой. Давай вылезай. – Николай взял девочку за руку – ладошка была ледяной, мягкой и очень маленькой. Ощущения были непривычными, и Коля поморщился. – Вылезай, кому говорю! – рявкнул он и потянул девчушку из будки.
Настя замычала, уперлась ногами в стенки конуры, и сдвинуть ее с места было просто нереально.
В одном из дворов послышался шум. Скрипнула и хлопнула дверь, кто-то сухо кашлянул.
– Соседи проснулись. Все им расскажешь, они вызовут милицию. А мне нужно идти, – сказал Николай и торопливо направился к лесу.
С соседями и милицией общаться ему было никак нельзя. Не хватало еще для полного счастья оказаться в кутузке! Мало того что документов нет и он ни хрена не помнит, так еще, не дай бог, по обвинению в убийстве засадят. Какой прок в показаниях Настены? Ее и слушать никто не станет. Жаль девочку, но что он может поделать? Он же не мать Тереза, в конце концов! И не детский психолог! И не… Интересно, кто же он? – размышлял Николай, плутая между деревьями. «Кто же я, твою мать? И куда бросить тело, чтобы поспать хотя бы полчаса и не околеть. Господи, помоги!»
– Спасибо, – потрясенно сказал Чуйков, остановившись у лесного шалаша.
Шалаш был сооружен в паре метров от земли и держался на трех березах. Настил из досок, крыша покрыта свежим ельником, лестница из поленьев, тряпье вместо подстилки. Внизу на земле валялись горкой пустые бутылки, бережно прикрытые старым куском целлофана. Ясно было, что он наткнулся на ночлежку какого-то бомжа и его склад. Но в шалаше никого не оказалось. Коля, недолго думая, залез наверх и закопался в вонючее тряпье – сон придавил его мгновенно, но, прежде чем окончательно провалиться в небытие, Чуйков почувствовал, как что-то теплое и мягкое осторожно уткнулось ему в бок.
День рождения Катьки-дуры отметили шумно и с размахом. Стол ломился от еды. Шоколада насчитывалось пять сортов, сыр плавленый, колбаса в вакууме, ветчина, сосиски, йогурты, майонез, сметана, печенье, масло сливочное – все почти свежее, трехнедельной просроченности. На подобную удачу, как внезапная проверка в городском супермаркете, Катька даже рассчитывать не могла, деньги все копила к дню рождения, даже не пила неделю, бедняжка. Хлеба только не было. Видно, жлобы из супермаркета на сухари его пустили. А может, на птицефабрику свезли, откуда им кур и яйца поставляли. Бартер решили сделать.