— Ты сказала, что его изрубили как мясники. Это неточно. Мясо таким образом не рубят.
— Это была фигура речи, Отто, — сказала я опять же не зная, как можно с ним иметь дело.
Он смотрел на тело, и в этот раз не смог до конца скрыть от доктора, что это доставляет ему удовольствие.
Я посмотрела на Мемфиса и попыталась подумать еще о чем-нибудь, кроме Олафа.
— Вид такой, будто это сделала машина. Слишком много для одного человека, нет?
— Нет, — ответил Олаф. — Человек может нанести все эти повреждения, если часть из них посмертная. Я видал, как люди режут трупы, но это, — он наклонился над телом, поближе к ранам, — другое.
— В чем другое? — спросила я.
Может быть, если задавать вопросы, он будет отвечать и не будет так жутко выглядеть.
Он провел пальцем по ране на груди. Любой другой показал бы пальцем над кожей, но Олаф коснулся тела.
Кто бы сомневался.
— Первое тело: раны нанесены сознательно, отстоят друг от друга. А здесь — в умопомрачении. Раны перекрещиваются, налезают друг на друга. У первого — почти как в ножевой драке, большинство ран не смертельны, будто убийца с ним играл, оставив его напоследок. Эти раны с самого начала глубокие, будто убийца хотел побыстрее закончить. — Он посмотрел на Мемфиса. — Кто-то помешал? Не было найдено гражданских среди убитых?
— Вы думаете, убийца услышал что-то и перестал играть, чтобы просто убить? — спросил Мемфис.
— Есть такая мысль.
— Нет, гражданских нет. Только полицейские и местный охотник на вампиров.
— Последнее тело изрезано так же, как это? — спросил Олаф.
Я бы в конце концов подумала об этом, но мне нелегко было при Олафе состоять добрым следователем. Бегущие по коже мурашки несколько мешали думать.
— Один из членов СВАТ изрезан так же, как этот. Только тело, которое вы уже видели, и охотник на вампиров изрезаны, по вашему выражению, будто с ними играли или была драка на ножах.
— У них есть раны, на руках и на ногах, будто они сами были вооружены ножами и отбивались? — спросила я.
— Откуда ты знаешь про такие раны? — спросил Олаф.
— Когда дерешься на ножах, руки используешь как щиты. Это как раны, когда жертва прикрывается руками, но выглядят иначе. Объяснить трудно, но с опытом научаешься различать.
— Потому что у тебя раны такие же?
В его голосе слышался едва заметный энтузиазм, Мне очень было неприятно отвечать, но…
— Да.
— Ты видела такие раны на руках у этих тел? — спросил Олаф.
Я постаралась вспомнить, вызвать перед глазами картину.
— Нет.
— Потому что их там не было.
— Значит, не было драки на ножах.
— Или противник, кто бы он ни был, оказался существенно быстрее их, и их умение им никак не помогло.
Я посмотрела на Олафа:
— Белым днем, при незашторенных окнах склада. Это не могли быть вампиры.
Он посмотрел на меня странно:
— Уж кто-кто, а ты знаешь, что не только вампиры быстрее людей.
— О’кей, поняла. Ты про оборотней?
— Да.
Я посмотрела на Мемфиса:
— Есть ли признаки повреждений, нанесенных не лезвиями ножей? Я имею в виду, следы когтей или зубов?
— Да, — ответил он. — И то, что вы до этого додумались, вызывает у меня радость, что вас сюда позвали. Это были наши люди, понимаете?
— И вы хотели раскрыть дело без помощи посторонних, — сказала я.
— Да. Это наш долг перед убитыми.
— Я понимаю, — сказал Олаф.
Наверное, понимал. Он же был военным когда-то.
— Но вы лучше разбираетесь в этих монстрах, чем обычная полиция. Я полагал, что противоестественный отдел в службе маршалов — просто политический целесообразный способ дать значки истребителям. Но вы, я вижу, действительно в монстрах понимаете.
Я посмотрела на Олафа — он все еще разглядывал тело. И патологоанатому ответила я.
— Понимаем, док. Потому что это наша работа.
— Я прекратил работу с последним телом, когда нашел то, что счел повреждением, нанесенным ликантропом. Мне хотелось подождать экспертов по противоестественному. Насколько я понимаю, это как раз вы.
— Так нам говорят, — сказала я
Дверь в секционный зал распахнулась, и вошли трое в халатах и в перчатках, везя на каталке что-то в пластике. Пластик лежал свободно, будто его спешно набросили на тело. Мемфис стащил с себя перчатки и стал надевать новые. Новое тело — новые перчатки, помыть, убрать. Я тоже сбросила перчатки, Олаф следом — как в игре, где повторяют действия лидера. Он стоял за мной, нависая, чуть слишком близко. Я поспешила за Мемфисом и вновь прибывшими. Трое незнакомцев и труп — и я рвалась с ними познакомиться. Ради шага в сторону от Олафа.
Я ожидала, что вслед за телом на каталке войдут Эдуард с Бернардо, но они не вошли. Я подумала, не позвонили ли Эдуарду по поводу ордеров.
Трое незнакомцев были уже одеты и готовы действовать. Мемфис представил одного из них как Дейла, другую как Патрисию. У Дейла за защитным стеклом имелись очки и короткие каштановые волосы. Очевидно, он решил быть предельно осторожным. У Патрисии — только защитные очки. Она была повыше меня и темные волосы заплетены в две тугие косички. У взрослых женщин такие косички увидишь не часто. Несколько высоковата на вкус Олафа, но волосы правильного цвета. Я бы предпочла чисто мужскую компанию или же блондинку. Но непонятно было, как об этом попросить, не сообщая, что среди нас серийный убийца, причем он не из плохих парней, за которыми мы гоняемся. Хотя, может быть, мне стоило бы перестать волноваться о других женщинах и для разнообразия позаботиться о собственной шкуре? Нет, потому что я знаю, кто такой Олаф, и если кто-то станет его жертвой, я сочту себя виноватой. Глупо, но правда.
Последний вошедший держал в руках камеру.
— А это Роза, — сообщил Мемфис.
— Роза? — переспросил Олаф.
— Сокращение от кое-чего похуже, — пояснил Роза и ничего больше не добавил. Я подумала, что может быть для мужнины хуже, чем имя Роза, но спрашивать не стала. Как-то он своим тоном не оставил места для вопросов и уже приготовился снимать Дейла и Патрисию, когда они начнут раздевать труп. Доктор объяснил нам, что мы не должны прикасаться к телу до тех пор, пока он не даст разрешение, потому что иначе можем испортить материал. Меня устраивает — я не особо рвусь трогать размолоченных мертвецов. А тело на каталке было размолочено в кашу.
Первое, что я увидела — темнота. Тело было одето в темно-зеленую форму СВАТ, которая была на Граймсе и его людях. В ткань впиталась кровь, и почти вся одежда стала черной, и все тело казалось черной фигурой на светло-коричневом пластике каталки. Лицо, когда сняли шлем, смотрелось бледным пятном, но волосы были так же темны, как форма. Брови густые и тоже темные. Но ниже бровей лица просто не было — красное месиво, которое глаза отказывались рассматривать.