– Ну и чем же вы лучше Оленина?
И тут Засоркин расхохотался. Он просто закатился в хохоте, держась за живот, а когда успокоился, вытирая слезы, то прошептал, едва дыша:
– Так я ж наполняю ее жизненными соками… – И блаженно улыбнулся.
– А по-моему, вы самый настоящий сексуальный маньяк! И вообще… скотина! – Юля отмахнулась от него, как от нахального и неисправимого циника.
– Ерунда все это… Я тоже много думал над этим вопросом и решил так: плоть надо тренировать, как и мозг. Об этом всюду говорят и пишут. А то, знаете, можно потерять форму. Кроме того, у меня гены… Мой отец тоже работал в доме отдыха еще в советское время и наплодил полно детишек. И женщины его любили, как ни странно, хотя он прихрамывал. Но он был очень добрым и ужасно расстраивался, когда какая-нибудь из его любовниц делала аборт. Он до конца своих дней помогал многим женщинам, которые родили от него детей. С некоторыми мы до сих пор дружим… Взять, к примеру, Мишу, о котором я вам только что говорил. Так вот – он сын моего отца, мой сводный брат…
– А что же ваша мать, она знала о похождениях отца?
– Она у меня была умная женщина и никогда не заводила с отцом разговоров на эти темы, она знала, что ее Боренька всегда вернется вовремя домой, что он принесет денежки и положит их в фарфорового ангела, что стоит на пианино. Моя мать была всегда занята на своей работе, в музыкальной школе, давала много частных уроков, и у нее не было совершенно времени, да и желания, я думаю, следить за мужем… Она его очень любила, да и он не мог без нее жить… Вот такие дела, а вы говорите – сексуальный маньяк… И вообще, вы не слушайте никого, ведь если я иду с женщиной в лес или везу ее в баньку, то это не всегда означает, что я непременно совершаю с ней… сами понимаете что… Мне нравятся женщины вообще, вы понимаете меня? Мне нравится рассматривать их, я получаю эстетическое удовольствие, когда вижу красивое обнаженное тело…
Юля слушала его и думала о том, что такой сластолюбец не способен на убийство, и его восклицание «убил бы его собственными руками» лишний раз подтверждает его непричастность к смерти Оленина. Но то, что он спровоцировал Веру Лаврову на убийство, в этом Юля уже нисколько не сомневалась.
– Что? Что вы сказали? – очнулась она и тряхнула головой, пытаясь вернуться в реальность. – Извините, я задумалась…
– Мне пора домой… – каким-то необъяснимо нежным и трогательным голосом произнес Засоркин и покраснел, – вы не отвезете меня обратно в город? Понимаете, я обещал жене сходить на рынок, к нам сегодня придут гости…
Юля достала стодолларовую купюру и протянула ему не глядя. Она почувствовала, как ее взяли…
– Я довезу вас до рынка, – сказала она со вздохом и всю дорогу до города представляла себе лицо Веры в тот момент, когда та узнала от своего нового любовника, как тратит ее денежки и использует ее мнимый импотент Оленин…
И только после того, как Засоркин вышел из машины и побежал в сторону перехода, она поняла, что забыла спросить его о самом главном: как объяснила Вера свое желание отдыхать в захолустном пансионате и сможет ли Засоркин подтвердить алиби своей новой подруги, если это потребуется…
Она приводила себя в порядок автоматически, укладывая феном волосы, подкрашивая ресницы, покрывая лаком ногти, припудривая щеки и нос, рисуя жирным французским карандашом контур губ…
Она стояла перед зеркалом полумертвая от усталости – день, перегруженный работой как физической, так и эмоциональной, плюс домашние хлопоты, связанные с укладыванием купленных продуктов в холодильник, уборкой квартиры на скорую руку, – все это не прошло бесследно. Ноги гудели, спину ломило, а затылок раскалывался от боли. И все же в сиреневом открытом платье из тонкой мягкой полупрозрачной ткани она выглядела вполне сносно.
«Пятнадцать минут целительного сна, и я буду как новая», – сказала она сама себе и легла, как была, одетая и причесанная, на кровать, расслабилась и закрыла глаза. Чтобы уснуть, она стала считать…
Проснулась она от звонка. Открыла глаза, посмотрела на часы – проспала ровно полчаса.
– Крымов, я должна тебя поблагодарить, – сказала она, впуская его, – ты опоздал на четверть часа и дал мне возможность выспаться и восстановить силы…
Она поцеловала его в щеку и даже потерлась щекой о его щеку.
Крымов, смотревший на нее как на обретшее плоть привидение, настолько она его потрясла своим свежим и здоровым румянцем, не говоря уже о роскошном вечернем платье, подчеркивавшем прелести ее изящного тела, и, главное, улыбкой, чего он ну никак не ожидал от капризной и взбалмошной Земцовой, не находил слов, чтобы выразить ей свое восхищение.
– Ты что, Женечка, с бутербродами Щукиной проглотил и свой острый, ядовитый язык?
– Ну, слава богу, я услышал наконец-то голос настоящей Земцовой – резкой и колючей, как осенний дождь… А то уж подумал было, что спутал адрес… Ты прекрасно выглядишь, у меня нет слов…
– Главное, чтобы у тебя были деньги на ресторан, ведь ты же собираешься вести меня именно туда?
– Да, и давай не будем возвращаться к этому разговору… Да, я веду тебя, чтобы ты насладилась сполна своим пианистом. Ешь его досыта, ревновать не буду – обещаю. Ну хочется тебе его достать, что ж, пожалуйста, твое желание для меня – закон.
Он не шутил, он действительно принял решение удовлетворить ее желание заиметь в своей коллекции экзотического пианиста. Крымов надел по этому случаю свой лучший костюм и даже галстук, достал почти новые башмаки из змеиной кожи, ремень к нему и золотые запонки к английской белоснежной сорочке. Словом, вырядился в пух и прах и теперь, неся себя, такого красивого и неотразимого, был готов присутствовать даже на свидании своей дамы Юлии Земцовой с самим Жераром Депардье, который, по ее словам, приснился ей однажды в эротическом сне. Крымов был уверен в себе в этот вечер как никогда. Осматривая себя в зеркало перед тем, как выйти из дома, он решил, что заставит ее страдать уже одним своим видом, покоряя всех присутствующих в ресторане женщин.
– Вот и прекрасно. Кто знает, может быть, ты поможешь мне избавиться от него, как от наваждения, и я забуду это… – Она ласково потрепала Крымова по щеке и, урча и ластясь к нему, дала себя поцеловать. – О работе будем говорить или нет?
– Там поглядим…
* * *
Но как она ни старалась, войдя в зал, не смотреть в сторону большого черного пятна на сцене – рояля, за которым сидел во всем черном пианист, – голова словно сама поворачивалась в его сторону, как намагниченная. Ей хотелось подойти к нему, обнять его за плечи и поцеловать в затылок… Он играл какую-то совершенно легкомысленную и почти порочную мелодию, которая расслабляла каждый нерв и делала жизнь яркой цветной картинкой, где все досягаемо, где любую фигуру можно стереть ластиком, а на ее месте нарисовать большое солнце или цветок, который сразу же заблагоухает… Никакой наркотик не сравнится с музыкой, никакие игры и ощущения… Она хотела иметь этого чудесного мальчика у себя дома, чтобы видеть его каждый день, варить ему кофе, гладить его блестящие длинные волосы, целовать нежные розовые щеки и эти огромные красивые глаза с тяжелыми ленивыми веками…