– Нашел тоже сильную, – она закрыла лицо руками, и Крымов услышал, как Щукина всхлипнула.
– Прекрати, ты мне сейчас испортишь все утро. Я настроен самым решительным образом. Сто грамм слез – и мне придется вставать, на мужчин женские слезы не могут действовать возбуждающе, в противном случае и это тоже считалось бы извращением. Ты – большая девочка и должна это понимать.
– Крымов, у тебя только одно на уме, – Надя махнула рукой и сделала попытку встать с постели. – Неужели мы не можем поговорить нормально?
– Но о чем? И какой смысл вести с самого утра серьезные разговоры, когда я нахожусь в такой прекрасной форме, что мог бы потратить это драгоценное время с большей пользой для здоровья.., да и для души тоже.
Разве тебе не нравится быть со мной? Разве ты не этого хотела, когда садилась ко мне в машину? Ты мне брось устраивать истерики, ложись вот так и не шевелись…
– Крымов, отпусти меня! Это ты ненормальный, а не Чайкин! Сколько раз можно это проделывать за сутки?
И из чего ты вообще сделан?
– Оставь, дорогуша, подобные рассуждения. Ты – женщина и должна мне подчиняться.
– Ты страшный человек, Крымов. Я ненавижу тебя.
Ты – эгоист, мошенник, аферист, порочный человек, лентяй, развратник, обманщик, преступник, негодяй, мерзавец…
– Не так быстро, Надечка, но постарайся держать один темп…
Щукина закрыла глаза и замолчала, понимая, что в ее ситуации это будет самым лучшим и безопасным. Никакого удовольствия от того, что делал с ней Крымов, она не получала, разве что эстетическое, когда видела себя со стороны, отраженной в большом зеркале в объятиях обнаженного мужчины, имени которого она в этот момент и не хотела бы знать…
Она и сама не могла объяснить, как это ему удалось поработить ее, заставить ее делать то, что вообще не должно было повториться? Он любил и любит до сих пор Земцову, но, не получая от нее физической покорности, решил использовать для удовлетворения своих сексуальных потребностей ее, Щукину. Причем делал это так, как. если бы он попросил ее приготовить для себя бутерброды… То есть он брал ее, как вещь, и считал, что это в порядке вещей.
Она молчала, постепенно внушая себе, что находится в руках одного из самых красивых мужчин города, с которым любая женщина сочла бы за счастье оказаться в постели, и, возможно, именно это удерживало ее от каких-то решительных действий, за которыми последовал бы разрыв, если не громкий скандал… Хотя кто ее услышит в этом доме, за десятки километров от города. Ведь вокруг один снег…
Она смотрела в окно, чувствуя, как мужчина, в объятиях которого она сама пожелала еще совсем недавно спрятаться от навалившегося на нее ужаса, успокаивается. Да, мужчины – это звери, животные, которым женщина должна подчиняться. И никакая эмансипация и прочая чушь не в силах преодолеть этот закон природы.
И та, что возьмет на себя смелость (или глупость) ослушаться мужчину, будет обречена на одиночество. Вот как Земцова, например. Только непонятно, зачем она обрекает себя на это самое одиночество, во имя чего? Ради самоутверждения? Разве, любя Крымова, она не желает близости с ним? Почему она отталкивает его от себя? Неужели она не понимает, что тем самым она бросает его в постели других женщин?
Крымов курил, глядя в потолок. Надя, стоя под душем и думая о предательстве по отношению к Юле, которое она совершила уже не в первый раз, вновь почувствовала приближающиеся слезы. Крымов думает, что спасает ее, а на самом деле делает ей еще больнее… Он считает, что Леша Чайкин – извращенец-некрофил. Да он сам просто помешался на этих некрофилах, у него весь стол завален специальной литературой, в которой он вычитывает только то, что ему нужно и что могло бы ущемить достоинство Леши. Да, Чайкин патологоанатом, но с чего это Крымов решил, что он НЕКРОФИЛ?
Но с другой стороны, разве не она сама прибежала к Крымову той ночью, когда ВСЕ ЭТО И СЛУЧИЛОСЬ?
Ведь именно после того кладбищенского ужаса ее беременности настал конец. Живот опал, грудь уменьшилась в размерах, с лица исчезли пигментные пятна и прекратилась тошнота… А ночью открылось естественное кровотечение. Разве что болезненнее прежнего. Крымов еще тогда сказал, что неизвестно, кто из них двоих сдвинулся:
Леша или Надя.
Она с остервенением терла живот намыленной мочалкой, словно хотела сделать ему больно за то, что он так ОБМАНУЛ ее. Кожа покраснела, внизу живота появилась боль… Слезы вместе с водой попадали в рот. Она плакала. От бессилия перед тем, что случилось.
* * *
Леша перестал пить и превратился совершенно в другого человека. Это заметили все, кто его знал. Теперь те, кому от него что-то требовалось, не спаивали его, а приносили икру или красную рыбу вместо коньяка и водки.
Они с Надей ждали ребенка. Все было замечательно, за исключением, пожалуй, единственного обстоятельства, которое все же раздражало Надю, остро реагирующую на запахи.
Дело в том, что его руки по-прежнему пахли этой гадостью, которой он отмывал их после работы в морге.
И никакие духи не спасали. Больше того, их аромат, примешиваясь к горьковатому запаху дезинфицирующего раствора, превращался в такое тошнотворное месиво, что ей иногда казалось, что ее тошнит не из-за беременности, а именно от этого запаха.
Но ведь Леша не был виноват в этом. Он любил ее, был ласков с нею. У него, как и у каждого мужчины, были свои сексуальные фантазии. Но Надя старалась их уважать, поскольку и он считался с ЕЕ желаниями. Но если ей нравилось приводить Чайкина ночью в АГЕНТСТВО, где они чаще всего располагались на диване или кресле, и эти причуды доставляли ей особое, острое удовольствие, поскольку днем у нее была возможность повспоминать все то, что происходило в этих стенах, и даже возбудиться и тем самым подготовиться к очередной встрече с мужем дома, то у Леши желания были куда более экстравагантными…
Нет, он не водил ее к себе в морг, несмотря на то, что уж где-где, а там условия для безумных ласк были куда более экзотичными. Леша ограничивался домашними стенами, но зато укладывал Надю в коробку из-под английского свадебного платья, как куклу, и сам, собственноручно накладывал на ее лицо грим. Непременно белая крем-пудра, голубоватая помада, сиреневые тени…
Он делал из нее покойницу. Не так часто, но один раз в неделю обязательно. В остальном моменты близости происходили довольно традиционно, в постели и без фантазий.
Но если Надя ОСОЗНАВАЛА свое желание оказаться ночью в агентстве, где ей все напоминало о ее романе с Крымовым (больше того: она вместо Леши нередко представляла себе Крымова!), и именно ради этих НЕЗАБЫТЫХ ощущений она и стремилась туда с Лешей, от которого ей только и надо было, что тело, то что мог на подсознательном уровне желать Леша, как не совокупления с покойницей?
А в ту памятную ночь он вообще привез ее на кладбище. Зимой (!), ночью (!), в жуткий холод везти свою беременную жену на кладбище! И зачем? Затем, чтобы в машине, рядом с могилами, предаться с нею любви? А его взгляд? В нем было много оттенков, начиная от нежности и кончая желанием действительно увидеть ее мертвой…