– Держите! Крепче!
Кошка билась отчаянно, но звери были сильнее; Волк быстро и туго затянул веревки, пережав кошке шею; она засипела, задохнувшись воющим воплем, и забилась в последнем отчаянном усилии.
Волк стиснул рукоять кувалды, расставил ноги, неловко размахнулся, задев камни у себя за спиной, ударил и промахнулся. Молот скользнул по кошачьей голове, содрав с черепа шерсть, обнажив кроваво-красную кость и расплющив левое ухо. Страшный визг, нисколько уже не похожий на голос живого существа, резанул по ушам. Волк растерянно отшатнулся.
«– Кисонька-мурысенька, с кем прянички ела?
– Одна!»
– Дай сюда! – заорал Даниил.
Он выхватил тяжелый молот из рук Волка с такой легкостью, как будто тот был детской игрушкой. От чудовищных визгливых воплей темнело в глазах. Медведь и Филин навалились, из последних сил удерживая яростно бьющийся черный мешок, ткань которого расползалась под рвущими его изнутри когтями, по ставшему черным плоскому камню бешено металось что-то кровавое, излохмаченное, с обезумевшими глазами и судорожно раскрытой пастью. Даниил уперся ногами покрепче, перехватил кувалду, прицелился и врезал изо всех сил.
Раздался громкий удар и резкий, отвратительный хруст. Он почувствовал, как на брюки плеснулось что-то тяжелое и как стало мокро и горячо ногам пониже коленей. Все стихло.
– Ни хрена себе, ударчик! – восхищенно протянул Филин. – Смотри, головы у нее вообще не осталось! Вот так Лис!
С его клюва и с медвежьих клыков стекали по крашеному картону темные струйки. Даниил пошатнулся, стараясь не смотреть вниз, протянул в сторону окровавленный молот и опустился на каменное сиденье.
Еще дважды стукнуло железо о камень – приглушенно, как сквозь толстый слой ваты. Лисья маска сползла, закрывая глаза. В голове звенело.
– Лис! Лис!
Он помотал головой.
– Ты желание будешь загадывать?
Точно. Желание. Нужно сосредоточиться. Он напряг память, но в голове почему-то звучал мамин голос, который повторял: «Кисонька-мурысенька…»
– Да. Буду.
Он встал, старательно глядя только перед собой, поправил маску и наморщился, вспоминая.
– Хочу, чтобы у папы кончились неприятности на работе, никто при этом физически не пострадал, а наша семья не стала нищей.
И снова сел – нет, почти упал на холодный и жесткий камень.
Кто-то гулко и коротко хохотнул – наверное, Филин. Кто-то строго сказал, наверное, Волк:
– Тихо! Серьезнее!
Голоса забубнили неразборчиво, словно бы в отдалении. Он слушал, но почти не понимал слов. «Крупская… отец… Комбат…»
«Хилый ты, Лисенок, – насмешливо прозвучало в ушах, да так близко и четко, что Даниил вздрогнул. – Не нравишься мне».
«Я все сделал! – мысленно завопил он. – Все как надо!»
«Да не бойся ты так, – ответ пришел с воем ветра, с шумом невидимых волн, с шорохом купола над головой. – Я свое дело знаю. Выполню, что ты загадал. И не трону тебя… пока».
Даниил поспешно сорвал планшет с каменной полки и выключил.
– Торопишься? – спросил его Волк.
Он промолчал.
– Мужики, я сегодня тоже спешу, – заговорил Филин. – Давайте быстрее закругляться. Мы куда трупик денем? Опять под камень?
– Ну да. Оставим для Мамочки. Надо только яму вырыть поглубже. Лис, что стоишь? Давай помогай.
Вниз посмотреть все же пришлось.
* * *
Сегодня он действительно очень спешил вернуться домой. Автобус останавливался в двух кварталах от дома, и последние метров сто Женя уже почти бежал, пыхтя, отдуваясь и на ходу отыскивая глазами окна квартиры на последнем, пятом этаже. Со стороны улицы они были темны; он протрусил по двору, поднял голову – в двух других окнах, его комнаты и гостиной, тоже не было света – и облегченно вздохнул. Впрочем, это еще не значило, что все обошлось.
Со среды он почти не выходил из дома, а если и отлучался, то не больше чем на полчаса, в ближайший магазин, за продуктами и очередной бутылкой приторно сладкого, маслянистого вермута для мамы. Расход алкоголя оказался больше, чем он рассчитывал. Это могло бы стать проблемой, живи он не в Городке, но тут все было проще.
– Тетя Галя, меня опять мама прислала, – говорил он, опуская глаза и стараясь придать голосу немного плаксивой жалобности.
Продавщица местного магазина, который называли «циркульным» за круглую форму, смотрела с сочувствием и вздыхала. В Городке все знали друг друга и уж, конечно, были осведомлены о том, что случилось у Зотовых: вот ведь беда так беда, старшая девочка совсем слегла после стрельбы в «Селедке», когда у нее на глазах убили подругу, а мать теперь пьет, не выходит из дома, бедный мальчишка, как навалилось-то все на ребенка, скорее бы уже отец из похода вернулся, а то жалко так, так жалко…
– Ты хоть кушаешь что-нибудь? – спрашивала тетя Галя, тихонько засовывая в шуршащий пакет бутылку «Мартини». – Похудел как, смотри, бледный весь.
– Кушаю, тетя Галя, – заверял Женя, принимая пакет и бросая туда упаковки с чипсами, кукурузными палочками, пельменями и замороженной пиццей. – Спасибо вам огромное!
Продавщица скорбно качала головой ему вслед. Долго так не могло продолжаться: рано или поздно кто-нибудь сообщит участковому, или коллеги мамы из городской больницы, не удовлетворившись разговором по телефону и словами сына о том, что мама болеет, явятся с незапланированным визитом, или кто-то начнет деятельно интересоваться, что происходит за темными окнами и запертой дверью их молчаливой квартиры, но Женя надеялся продержаться.
Он открыл дверь парадной и стал подниматься по лестнице. Звук шагов отдавался приглушенным эхом, шершавым, как стены подъезда. Отдышался немного, постоял у обитой черным блестящим пластиком двери квартиры, потом достал ключи – замки глухо залязгали, как стальные челюсти. Отпер оба, верхний и нижний, спрятал ключи и прислушался: за дверью была тишина, только чуть слышно работал телевизор. Никаких посторонних и подозрительных звуков. Можно входить.
Вязкая темнота коридора пропиталась густой смесью запахов: затхлый дух давно не проветриваемого помещения, пыли, несвежей одежды, спиртного, неубранной в холодильник еды, а еще резким, приторным ароматом маминых духов, которые Женя перед уходом обильно разбрызгал в воздухе. Двери в комнаты были закрыты; из спальни пробивалась светящаяся голубоватым, мерцающая полоска и бубнили голоса дикторов ночного выпуска новостей.
Женя включил в коридоре свет, снял куртку с темно-красными брызгами на рукавах, стянул с головы шапку – жирные, черные, давно не мытые волосы сразу поднялись вверх и в стороны, будто пародируя ужас, – разулся и вошел в спальню.
– Привет, мам. Привет, систер. Я дома.
В комнате было жарко и душно. Смрад алкоголя ощущался сильнее, и к нему примешивалась ощутимая вонь испражнений. Женя поморщился, но окинул взглядом едва освещенную синеватыми сполохами темную спальню и улыбнулся.