– Ты чего? – спросил он.
– Так положено.
– Кому?
– Тому, кто «тыкилу» пьет.
– Я по старинке, огурчиком лучше, он тоже соленый.
Огурца не нашлось.
Кабанов долго нюхал рюмку:
– Самогонкой пахнет, но не хлебной, а сахарной.
Ну и дрянь ты в доме держишь! Небось, никто пить не захотел, так ты мне предлагаешь.
– Эта «дрянь» по деньгам целый ящик водки стоит.
– Это еще ни о чем не говорит, – Кабанов щелкнул толстым крепким ногтем этикеточного мексиканца по носу. – Латиноамериканцы – они все дураки, кроме кубинцев, конечно. Да и кубинцы ни хрена уже не понимают. Могли они в свое время по американцам ракетой шарахнуть! Но свое величие просрали, – и генерал, влив «тыкилу» в горло, секунды на две замешкался.
Спиртное просилось назад. Генерал подхватил из солонки большую щепоть соли и всю без остатка всыпал в разверстую пасть. Эффект, произведенный крупной йодированной солью, пришелся генералу по душе. Было в этом действии что-то походное, военное, а значит, мужественное.
– Сейчас бы тушенки рубануть прямо из банки штык-ножом!
Скворцов поежился, представляя, сколько неприятностей сулит ему политическая афера, которую Нестеров замутил на свои деньги. Наверняка, во время выборной кампании придется не раз объяснять слова генерала туманным дипломатическим языком. Но с другой стороны, Скворцов понимал, что простому народу, как любили говаривать в Государственной Думе, речь генерала близка и понятна, электорат сам так выражается, сам «тыкилу» не пьет.
– Повторим, – твердо сказал Кабанов.
И то, чего не смогла сделать водка, довершила мексиканская самогонка. Она, как ацетон растворяет кинопленку, растворила мясо, салаты и достигла дна желудка, не растратив по дороге своей убийственной силы. Генерал поежился от кайфа.
– Ну, как? – поинтересовался Скворцов.
– Ничего. Умеют мексиканцы самогонку делать.
С водкой ее, конечно, не сравнишь, но что-то в ней есть. Хохляцкую «перцовку» напоминает, продирает изнутри, но не греет, – Кабанов благостно улыбнулся, подался вперед и, загнув палец крючком, подцепил ворот рубашки Скворцова.
Подтянул приятеля к себе поближе и, жарко дыхнув «тыкилой» в лицо, произнес:
– Если ты меня хоть один раз сдашь, голову откручу! – и Кабанов, звучно захохотав, мокро поцеловал Скворцова в губы.
– Ты, генерал, чего разминдальничался? – Скворцов утер губы рукавом.
– Нравишься ты мне, хоть и скотина последняя.
Подонок хренов, – ласково приговаривал Кабанов, разливая «тыкилу».
– Пей, Скворцов, прорвемся в депутаты. Если ты, урод долбаный, стать им сумел, то я и подавно! – и не успел Александр Валерьевич запротестовать, как Кабанов щедро насыпал из солонки граммов двадцать соли прямо ему в рюмку.
Но Скворцов уже находился в той стадии опьянения, когда все равно, что пьешь – родниковую воду или одеколон.
– И эту бутылку прикончили, – в голосе Кабанова все-таки чувствовалась неудовлетворенность. – Неплохо посидели. Если бы утром за руль не садиться, я бы еще и пивом полирнулся.
– Пиво на завтра оставим, – не прощаясь, не желая спокойной ночи, генерал выбрался из-за стола, сопя, кряхтя. Держась за поясницу, стал взбираться по крутой лестнице на второй этаж.
Скворцов слышал, как вздохнула и заскрипела кровать, как недовольно забурчала жена генерала.
– Вот, скотина, наверное, в одежде спать завалился, – с завистью подумал Скворцов, отправляясь чистить зубы.
Он дважды промахнулся мимо щетки, выдавливая пасту, и понял, что промахнется и третий. Поэтому пальцем подобрал выдавленное прямо с края умывальника и, размазав по щетке, тщательно сверяясь с отражением в зеркале, сунул щетку в рот.
«Ну и идиотом же я выгляжу! – решил бывший депутат. – Хорошо, что меня никто, кроме своих, не видит. А они меня не сдадут, потому как теперь мы все друг от друга зависим. Хорош Кабанов, хорош и Нестеров, но только я один среди них – настоящий политик со стажем, а они – навоз, на котором я произрастать стану».
С этими возвышенными мыслями Скворцов выбрался в гостиную и понял, что на второй этаж подняться не сможет. Он решил устроить привал на маленьком кожаном диванчике. Вначале сел, затем завалился на бок. И тут комната закружилась, поплыла. Скворцов потерял ориентацию и вообразил себя космонавтом, которого испытывают на центрифуге.
«Только бы не вытошнило», – успел подумать Скворцов и провалился в черную невесомость.
Нестеров слышал сквозь приоткрытую дверь спальни разговор своих компаньонов. Бизнесмен не вышел к ним специально, надеясь услышать, как по пьянке они выболтают что-нибудь сокровенное. Слова, которыми Кабанов называл Скворцова, откровением для Нестерова не являлись. Он сам в мыслях так называл и Кабанова, и Скворцова.
«Уроды, – думал он, ворочаясь в постели. – У одного, кроме орденов и умения общаться с простым народом, ни хрена нет, а другой только и умеет болтать ни о чем. Все держится на мне, на моих деньгах. Ничтожества, полные ничтожества! Но они нужны мне как прикрытие».
Герман Богатырев заканчивал начищать левый ботинок, правый же, стоявший на тумбочке, уже сиял, как палехская шкатулка. Низкий тучный мужчина поворачивал обувь так, как скульптор поворачивает еще не завершенную статуэтку, придирчиво осматривая, выискивая изъяны, видимые лишь профессиональному глазу.
Он дунул на носок ботинка, сделал короткий взмах щеткой:
– Порядок, – сказал он, увидев свое отражение в идеально отполированной поверхности.
Герман поставил ботинки рядышком.
В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился Серебров. Тотчас в комнате распространился аромат дорогого одеколона, мгновенно вытеснив запах крема для обуви. Гость скептично взглянул на ботинки своего помощника.
– Ты, Герман, никак помирать собрался?
– Типун тебе на язык! – возмутился Богатырев.
– В таких чистых ботинках только в гроб кладут.
Кстати, ты подошвы почистил?
– Зачем?
– Подошвы у лежащего в гробу лучше всего видны.
– Мне тюлем ноги накроют.
Серебров прошел в гостиную, плюхнулся в глубокое кресло, закинул ногу за ногу, закурил дорогую ароматную сигарету.
В поскрипывающих ботинках в гостиную вошел Богатырев.
– Ты говорил о новом заказе. Работа для меня есть?
– Работа есть всегда, – заметил Серебров, оглядывая гостиную.
– Но не всегда есть деньги – платить за нее? – уточнил Богатырев.