Кендис открыла было рот, чтобы спросить, все ли у него в порядке со здоровьем, – и снова закрыла. В конце концов, дела босса ее не касались, и звонок, на который она ответила, тоже не имел к ней никакого отношения. И все-таки любопытно, кто такой этот профессор Дэвис? Дантист? Или, может быть, уролог? Кендис где-то читала, что мужчины после пятидесяти обязательно начинают лечиться у уролога – это у них как климакс у женщин.
– Я хотела поговорить с вами насчет места помощника секретаря редакции, – сказала она.
– Вот как? – Ральф откинулся на спинку кресла. – Что ж, я слушаю.
Собрав все свое мужество, Кендис выпалила:
– Дело в том, что я знаю одного подходящего человека! То есть я думаю, что он нам подойдет.
– Правда? Тогда скажи ему, пусть напишет заявление.
– Я сказала «он» в смысле «человек». На самом деле это молодая девушка, – объяснила Кендис. – И скорее всего ее автобиография покажется вам заурядной, но я уверена – она талантлива. Во всяком случае, писать она умеет. И еще ей очень хочется стать журналисткой.
– Я рад это слышать, – мягко сказал Ральф, – но ты сама знаешь, что подбором кадров у нас занимается Джастин. Тебе следует поговорить с ним.
– Я понимаю, – кивнула Кендис. – Но он… – Она не договорила, и Ральф прищурился.
– Я же знал, что ты явилась ко мне, чтобы пожаловаться на нового редактора! – Ральф слегка наклонился вперед и добавил доверительным тоном: – Скажи откровенно, Кен, сумеешь ты сработаться с Джастином? Я прекрасно знаю, что между вами произошло, и если это может вызвать осложнения…
– Дело вовсе не в этом! – воскликнула Кендис. – Я хотела только… Мне кажется, сейчас у Джастина хлопот невпроворот. Сегодня у него первый рабочий день, и… – Она крепко сжала лежащие на коленях руки. – Еще вчера он жаловался, что на это место полторы сотни претендентов, а у него совсем нет времени читать все заявления и автобиографии. В конце концов, Джастин только редактор! Вот я и подумала, что, может быть, вы…
– Я – что?..
– Я подумала, может быть, вы могли бы сами поговорить с этой девушкой. – Кендис бросила на Ральфа умоляющий взгляд. – Она ждет внизу, в приемной.
– Где-где?
– В приемной, – неуверенно повторила Кендис. – Она пришла просто… на случай, если вы согласитесь.
Ральф некоторое время молча разглядывал ее, и на его лице все явственнее проступало недоверчивое изумление. В какое-то мгновение Кендис испугалась, что он сейчас просто выгонит ее вон, но Ральф неожиданно рассмеялся.
– Хорошо, позови ее, – сказал он добродушно. – Раз уж ты все равно ее сюда притащила, я с ней поговорю. Надо дать бедняжке шанс.
– Спасибо! – от всего сердца поблагодарила Кендис, чувствуя, что у нее камень с души свалился. – Нет, я действительно уверена, что она…
Ральф поднял руку, останавливая поток ее красноречия.
– Пусть поднимется, – сказал он. – Разберемся.
Мэгги Филипс сидела одна в своей роскошно обставленной кухне, пила маленькими глотками крепкий кофе и раздумывала, чем бы заняться.
Сегодня утром она по привычке проснулась очень рано и некоторое время смотрела, как Джайлс одевается и приводит себя в порядок, чтобы ехать на службу.
– Главное, не волнуйся, – сказал он ей, ловко завязывая перед зеркалом галстук. – Я постараюсь вернуться домой как можно раньше.
– Хорошо, – улыбнулась Мэгги. – Передавай от меня привет лондонскому смогу.
– Я могу даже набрать для тебя пару пластиковых бутылок выхлопных газов, – пошутил Джайлс. – Скажем, где-нибудь в Сити, на общественной автостоянке. Говорят, были случаи, когда люди, всю жизнь прожившие в Лондоне, от чистого воздуха падали в обморок.
Чмокнув ее в щеку, он схватил кейс и поспешно вышел из комнаты. Услышав, как внизу хлопнула дверь, Мэгги почувствовала, как ее охватывает блаженное ощущение полной свободы. Никакой работы. Никаких обязанностей. Никакой нервотрепки. Она может заниматься чем угодно, и никто ей слова не скажет!
Сначала Мэгги попробовала снова заснуть. Она закрыла глаза и с головой залезла под одеяло, но лежать ей было неудобно – мешал живот, ставший слишком тяжелым, – и после непродолжительной борьбы Мэгги сдалась.
Спустившись на первый этаж, она с аппетитом позавтракала, просмотрела газеты, полюбовалась заснеженным садом за окном. Ровно в половине девятого она снова поднялась наверх, наполнила ванну и с удовольствием забралась в нее. Мэгги думала, что пролежала в приятно-теплой воде час с лишним, но когда она вернулась в спальню, выяснилось, что купание заняло чуть больше двадцати минут.
Сейчас на часах была только половина десятого, но Мэгги уже казалось, что она сидит в кухне целую вечность. «Интересно, – подумала она, – почему время, которого мне постоянно не хватало в Лондоне, здесь еле-еле тянется?»
Закрыв глаза, Мэгги попыталась представить себе песочные часы наподобие тех, какие она видела в больнице. Это ей легко удалось, только вместо быстрых песчинок они оказались наполнены густым медом, который лениво и неохотно переливался из верхней колбы в нижнюю. «Вот как течет теперь время», – подумала Мэгги и стала вспоминать, что она обычно делала в этот час. Вот она читает газету, мертвой хваткой вцепившись в кожаную петлю под потолком вагона подземки. Вот она входит в редакцию, покупает чашку кофе в буфете, отвечает на тысячи поступивших по электронной почте запросов, присутствует на утреннем совещании, разговаривает, смеется, сердится, отдает необходимые распоряжения.
«В Лондоне я подвергаюсь постоянному стрессу!» – напомнила себе Мэгги, чувствуя, что нарисованная ею картина начинает казаться слишком радужной, слишком идиллической. Толчея в подземке, сизые выхлопы автобусов и такси, несмолкающий шум, косноязычные статейки с пометкой «Срочно в номер» – все эти прелести лондонской жизни она как-то не замечала. Здесь же ее окружала густая тишина, нарушаемая лишь звонким цивиканьем какой-то птицы, и чистый, как родниковая вода, воздух, который, казалось, можно было черпать кружкой и пить как воду. Но главное, ее никто не торопил, никто не стоял над душой, никто не требовал срочно встретиться, никто не подсовывал идиотские заметки, в которых грамматических ошибок было больше, чем новостей.
Единственным, но, пожалуй, очень существенным, что не устраивало Мэгги в ее нынешнем положении, было ощущение собственной беспомощности. Конечно, и тишина, и покой были очень милы, но они от нее не зависели, как не зависели от ее воли и желания десятки больших и маленьких событий, которые могли произойти каждую минуту. В Лондоне именно Мэгги руководила событиями, направляла их – здесь же она была бессильна что-либо изменить или предотвратить.
Тяжело вздохнув, она машинально открыла лежавшее на столе пособие для будущих мам. На первой же странице ей бросилась в глаза фраза: «…На этом этапе боли могут усилиться».