И третья легенда, которую надо развенчать: якобы за киллерами стоит мощный профсоюз. Это кореша, которые следят за тем, чтобы все было по правилам: и чтобы деньги киллеру отдали, и чтобы не обидел его никто, и уж чтобы, не дай бог, самого его в землю, рядом с заказанным, не положили. Тоже вранье это все. Поехал Еж в Тиходонск исполнять серьезный заказ, а назад не вернулся. Ну и что?! Прошла в определенных кругах информация, на Тиходонск стали коситься, другие мокроделы отказываются там работать. Ну, а кто поехал за Ежа отомстил? Никто. Убил его Гарик Речпортовский и сбросил в трюм стоящей на приколе баржи, крысам, они его до костей объели. Только через несколько лет гладкий скелет нашли. А с Гариком посчитался Боцман, и считался он не за Ежа, а за своего отца, которого Еж и исполнил. Вот теперь стоит Боцман перед своим диспетчером Лебедем, разговаривает на разные темы, хотя не знает, как этот разговор закончится – хорошо или плохо…
– В Рязани ты хорошо сработал, – говорит Лебедь одобрительно.
Он сидит в кресле на двадцать втором этаже своего пентхауза и смотрит через стеклянную стену на серую гладь Невской губы, даже в летнее время не вызывающей желания искупаться. Невзрачные, но мощные буксиры тянут в порт здоровенный круизный лайнер «Золотая принцесса» – многоэтажный, весь белый, праздничный…
Сидит Лебедь в хорошем спортивном костюме, прихлебывает виски из широкого стакана, смотрит на белый пароход и рассуждает вроде ни о чем. Похвалил Боцмана за хорошо выполненные заказы, спросил, как жизнь, какие новости, нет ли проблем. Потом вдруг неожиданно про Фому Московского заговорил: дескать, разжирел он непомерно, уже в «Гелендваген» свой бронированный скоро не влезет, придется ему специальный грузовик оборудовать, пусть в кузове ездит… Слушает его Боцман, кивает, а сам понимает, что неспроста о Фоме разговор зашел. И точно, через несколько фраз Лебедь так, вроде невзначай, спрашивает:
– Только у меня Фома Тиходонском интересовался. Сказал, одно дело ты там сделал правильно, а вот второе завалил. Ты мне объяснял там что-то, но я, честно говоря, уже и не помню…
Врет, конечно. Он даже мелочей не забывает, а тут речь об о-о-че-е-нь серьезном вопросе, об его, Лебедя, авторитете и его, Боцмана, жизни. А он без оружия – его все равно на входе отбирают. И даже страховки киллерской нет: обычно гранату под яйца привязывают, – там не очень старательно шарят: западло… А усики чеки сжимают, да еще пассатижами выравнивают, чтобы легко вышли, некоторые даже маслицем капают… И веревку от кольца в рукав пропускают, на запястье крепят – если резко руки поднять, чека выскочит и через три-четыре сукунды – ба-бах! И всех вокруг в клочья… Ну, и сам, конечно, с этими клочьями перемешаешься – не разберешь, кто есть кто… Так что это даже не страховка, а так – вроде морального удовлетворения… Только на фиг моральное удовлетворение на том свете? Ему его и на этом мало перепадает… И потом, когда столько жизней оборвал, то и к своей не так трепетно относишься. Безразличней, что ли… Так что, будь что будет…
– В мента промахнулся, – говорит Боцман. И вроде спокойный он внутри, как всегда, а голос напряженный. Понимает, что никакого профсоюза киллеров за ним нет, а у Лебедя профсоюзные активисты имеются: Окорок и Удав… Вроде, как из одной команды, а вон как смотрят: мигнет босс – и конец ему. Или петлю на шею накинут, или пристрелят. А ночью упакуют в мешок, спустят вниз на площадке для мытья окон да закопают, или утопят…
– Я ему в палец попал.
– В палец – это хорошо, – кивает Лебедь. – Только деньги-то были не за палец уплачены…
– Не за палец, – соглашается Боцман.
– А почему ж ты второй раз не попробовал? В более важный орган, чем палец? В голову, например, или в сердце? Да ты и сам знаешь…
Задумывается Боцман, не знает, что ответить. Правду сказать – курам на смех выставиться. Соврать можно, конечно, только у блатных на вранье далеко не уедешь. Только до сырой свежевыкопанной ямы. Думал, думал и решил правду говорить.
– Не смог я его сработать, – говорит он. – Не смог. Вся жизнь пробежала, и получалось, что этот мент – Лис, предупредить меня хотел, что отца мочкануть задумали. А я его не послушал. И потом он подсказал мне, кто навел киллера…
– Не ври, – криво улыбнулся Лебедь. – Это я тебе подсказал. Вроде просто тогда было. Человек ко мне из Дубая прилетел, в ночном аэропорту возле самолета мы с ним пять минут перетерли твою тему. Я ему всего один вопрос задал. Только за этот вопрос мне могли язык отрезать вместе с головой!
– Это я знаю, Лебедь, спасибо, – сказал Боцман. – Потому уважаю и ценю тебя, потому работаю безотказно. Сколько скажешь, столько и буду на тебя работать. Только Лис мне тоже услугу оказал. Он знал, что я приехал по душу этого гада – Гарика, а мешать не стал. Мне даже кажется, что он мне помог: уж слишком легко я к цели подошел. А то, что потом смог из Тиходонска уйти, так это сто пудов благодаря ему! Он ментяра хваткий: если бы захотел, схватил бы и жрал до тех пор, пока не заглотнул…
– А чего ж он тебя так полюбил? – поинтересовался Лебедь и отхлебнул из стакана в очередной раз. Вроде обычным тоном спросил, ан нет – не обычным: когда мент блатного любит и даже просто симпатизирует – это плохой признак. Очень плохой! Даже худший, чем когда один мужик любит другого в полном смысле этого многогранного слова.
Боцман поморщился.
– Да не полюбил… Просто мент он правильный. По-человечески все рассудил. Если моего отца убили, значит, я должен ответку сделать. По справедливости. Иначе грош мне цена.
– Правильно-то оно правильно, – сказал Лебедь. – Только потом-то картинка изменилась. Ты на Лиса заказ получил и деньги взял. И он превратился в цель, в твою работу. А любая дружба при таком раскладе в сторону уходит, к тому же блатному с ментами дружить западло. И ты это знаешь!
– Деньги отдать можно, – сказал Боцман. – Это только жизнь вернуть нельзя.
– Правильно говоришь, – кивнул Лебедь. – Но неверно. Потому что деньги тебе я дал! А мне их Фома вручил! И перед Фомой не ты в ответе, а я! И ты знаешь, что такое, если человек моего уровня слова не сдержал. Знаешь ведь?!
– Знаю, – вздохнул Боцман и покосился на стеклянную дверь, за которой стояли лебедевы «активисты». Удав, правда, куда-то исчез, остался один Окорок. Он не спускал с него взгляда. Но взгляд, вроде, помягчел, если, конечно, взгляд у Окорока может смягчиться. Понял, видать, что не будет команды мочить Боцмана…
Сидит Лебедь, думает. А о чем тут думать? Правила простые: он подвел серьезного человека, он должен перед ним и отчитаться. А отчитаться можно только одним способом: принести голову того, кто провалил дело. Голову Боцмана. Тогда все будут знать: Лебедь слов на ветер не бросает. А если какое-то слово улетело, тот, кто виноват, сполна заплатит!
– Решай Лебедь, мне все равно. Я уже стольких на тот свет отправил, что и сам пойду без страха, – сказал Боцман, и в голосе уже не было напряжения.
Лебедь посмотрел на стакан, но допивать не стал и поставил на стеклянный столик с гнутыми бронзовыми ножками.