– Магазины.
Стоматолог вылущил изогнутый чёрный магазин из нагрудного кармана лежащего и начал шарить по другим. Стоя у дверного проёма со взведённым автоматом в руках, Николай смотрел на товарища, деловито переворачивающего труп и выкладывающего на бетон всякую мелочь. Спички. Жестяная коробочка – видимо с табаком, несколько автоматных патронов россыпью по карманам. Короткий выкидной нож. Всё.
Так же молча и слегка пригибаясь Николай обошёл все окна на этаже, разглядывая окрестности. Вокруг было тихо. Шалва, отодвинув свою добычу в сторону, уже копал той же самой лопатой аккуратную ямку в керамзите. Лезвие её было чистым, хотя на шее Хамида, теперь смотрящего застывшими глазами в дальний угол, багровела синюшная полоса подкожного кровотечения. Почти колющий удар тупой совковой лопаты, с силой опущенной сутулым грузинским интеллигентом на шею профессионального вояки, не прорубил кожу, но явно сломал пару позвонков. Поэтому, наверное, Хамид и умер так быстро.
Вдвоём они споро и деловито, в полном молчании, уложили тело убитого в окопчик, вырытый в застилающей комнату керамзитной подушке, и, выровняв рейки, начали забрасывать его шлепками уже суховатого цементного раствора. Работа продвигалась быстро, и замазав пол вровень с уже сделанной частью комнаты, они тут же передвинули рейки дальше, используя весь раствор без остатка над уже нормальным керамзитом.
В последние месяцы им редко когда приходилось работать в таком темпе, но опыт сделал своё, и отличить тот участок, где под слоем бетона покоился труп Хамида, от соседних было теперь невозможно. Бетон такой марки застывает часов за шесть. Поднявшись и рассовав по карманам ненужные теперь Хамиду мелочи, Николай и Шалва на секунду застыли в углу комнаты. Переглянулись. Где-то треть пола оставалась ещё не залитой, но корыто для раствора уже опустело. Для заглянувшего сюда логично будет предположить, что они просто закончили работу и ушли. Уже идя к двери, бригадир бетонщиков приостановился и быстрым движением пальца вывел на краю бетонной отливки пару устаревших скорописных иероглифов. «Советский Союз», «Страна от востока до запада». Уходя, он улыбался. Думайте, ребята.
* * *
Темнеть начало почти сразу после того, как они выскользнули за пределы села, и последние, уже редко стоящие дома исчезли за кустами, буйно разросшимися на спускавшемся к реке откосе. Похоже, что висевшее целый день в воздухе напряжение сжало нормально идущее время, оставив до заката меньше минут, чем предполагалось. Но теперь они бежали молча и сосредоточенно, метрах в трёх друг от друга, каждые десять минут передавая в протянутую руку отчаянно мешающий автомат. На пути к реке им не встретилось ни одного человека, и Николай, поначалу готовый в любой момент либо нырнуть в кусты, либо начать стрельбу, в конце концов счёл, что бежать дальше по камням с поставленным на боевой взвод оружием неразумно.
Постепенно они втянулись в ритм бега, перемежаемого козлиными прыжками через время от времени попадавшиеся валуны. Река петляла, как сумасшедшая, быстро заслонив от них чёртов кишлак – где всё ещё, наверное, работали остальные «спартанцы». Шалва бежал хорошо, балансируя руками и глядя прямо перед собой. Большого выбора среди возможных направлений побега не имелось, и они сразу же ринулись вниз, вдоль по течению реки, стремясь покрыть как можно большее расстояние до того, как стемнеет окончательно.
Очень быстро Николай понял, что такой бег не имеет ничего общего даже с теми стайерскими дистанциями, которыми гордились «ориентаторы» Первого Меда. Группа спортивного ориентирования – вещь для студента удобнейшая: можно почти не ходить на сами занятия по физподготовке (которые, кстати говоря, ведутся в их мединституте вплоть до пятого курса). Сдать бассейн, плюс кроссы на время, плюс силовые комплексы – и свободен. Но зато большую часть выходных ориентаторы проводят в лесах, в пределах двух-трёх часов на электричке от метро «Девяткино» или от Балтийского вокзала, стремясь уложиться в верхнюю десятку, в верхнюю тройку дистанции, попасть в сборную, сдать на разряд. А для этого нужно уметь бегать. И бегать много, не только по выходным. В Питере любят показывать институты Лесгафта[10] и Павлова в виде двух кукишей: один – пальцем вверх, изображающий непомерную ширину плеч спортсменов, и один – пальцем вниз: громадная голова на тщедушном теле. Раньше Николай считал, что его способность легко пробежать восемь-двенадцать километров по карельскому лесу с компасом и картой несколько приближает его к «настоящим» спортсменам, но здесь явно была не Карелия. Чёртовы камни цеплялись за ноги, заставляя постоянно спотыкаться, а крупные валуны выскакивали из сумерек всё более и более неожиданно, так что дыхание сбивалось от каждого прыжка. Весящий уже килограммов пятнадцать автомат бил по бедру, мотаясь из стороны в сторону, и пристроить его так, чтобы он хотя бы не мешал бежать, оказалось невозможно. Попытка применить нормальное стайерское упражнение – исполнение «про себя» какой-нибудь ритмичной и глупой песни с повторяющимися словами, вроде «Ясный мой свет», оказалась неудачной; после пары попыток хотя бы минут пять продержать какую-нибудь другую мелодию в голове, Николай мысленно махнул рукой. Оставалось только бежать.
Несколько раз они сходили с галечного берега и пробегали метров пятьдесят, шлёпая по щиколотку в ледяной воде. Иногда наоборот – уже неразличимые в темноте фигуры выбирались на свободный от кустов участок откоса, срезая очередной изгиб реки. В паре мест, где течение воды в русле становилось почти незаметным, они переходили ее вброд, держась за руки. На сухих участках Шалва время от времени передавал Николаю автомат и на бегу растирал между ладонями хлопья табака, щепотью доставаемые из кармана, обсыпая себя и камни под ногами.
Когда человек бежит, он не слишком много думает. Спортивное ориентирование является редким исключением – бегающий, как укушенный пчёлами Винни-Пух, но полностью отключивший мозги ориентатор далеко не уйдёт. Но когда направление задавалось такой примитивной вещью, как разбитая на грани набережная Малой Невы или неизвестно как называющаяся река, текущая сквозь темноту, думать было не о чем. Надо было просто бежать и бежать, стараясь забыть про уже подступающую усталость. Ритм бега был выматывающим, ненормальным. То и дело приходилось приостанавливаться и вглядываться себе под ноги или вперёд. В один из моментов, когда слабо светящий месяц полностью ушёл за ползающие по небу невидимые облака, Николай все-таки не удержал на бегу равновесие и так здорово приложился о камни, что правая рука онемела от самого плеча. Шалва услышал шум и, уже успев отбежать вперёд, вернулся, помог подняться.
– Спасибо, – одно слово он всё же сумел буркнуть, прервав на секунду своё шипение. Боль была неслабая. Больше слов они не тратили, продолжая бежать молча, тяжело и со свистом дыша. Извилины мозга выключались одна за другой, высвобождая ресурсы, позволяющие двигаться. Как умирающий от истощения организм отключает не слишком важные в данный момент органы в попытках сохранить мозг, так и поставленный в экстремальные условия мозг отключает – или, скорее, приглушает – немалую часть самого себя. Главными тогда становятся мозжечок и мышцы. Движение и его контроль. Зрение сузилось, выхватывая только несущиеся под ноги метры, слух отключился почти совсем, заменившись пульсацией несущейся по височным сосудам крови. В те немногие секунды, когда Николай осознавал себя целиком, он мог радоваться, что у него болят разрываемые нехваткой воздуха лёгкие, болят мышцы ног, забитые с трудом проталкиваемой сквозь себя кровью, но бока все еще молчат. Печень и селезёнка выдали всю накопленную кровь и пока просто ждут, когда расплавленные бегом эритроциты начнут умирать. Семь километров в день, от общаги Хим-Фарма до домика Петра Первого и обратно по тёмным набережным. Только вместо проклятого, оттянувшего все руки, мотающего из стороны в сторону «Калашникова» – спрятанные в рукаве нунчаки. Пригодилось, значит.