— Так что, сегодня как обычно? — пятясь назад, уточнил сержант.
— Да, — коротко ответил хозяин камеры.
— Отлично, — потирая ладони, проговорил сержант, — вот ребята обрадуются.
Сержант имел в виду других охранников.
Как только сержант закрыл за собой дверь, Павел Константинович потер правой рукой грудь… Ему было больно… Но не рана его беспокоила. На нем благодаря врожденному здоровью и лекарствам, которые передали ему оставшиеся на свободе друзья, заживало все как на собаке… Физическую боль он умел терпеть, а если очень надо, и нейтрализовать. Другая, более жестокая, боль выворачивала его наизнанку. Всегда он правил судьбой, а не судьба им. Привыкший к свободе, комфорту, роскоши, он должен гнить в этой крысиной норе… Он, человек, без одобрения которого в городе не происходило ничего… Он, человек, строивший далеко идущие планы…
Стон вырвался из его груди.
Все его планы скомканы… разрушены… уничтожены… И теперь он должен общаться с этой тупоголовой мразью…
Дубак с омерзением посмотрел на дверь, за которой скрылся сержант.
А виной всему кто?! Плебей!.. Недоумок!..
Дубак заскрипел зубами.
Но уже сегодня он будет на свободе… Уже сегодня он… И тогда многие будут плакать кровавыми слезами… Но этого… он убивать не будет — он будет тянуть из него жизнь, точно ниточку разматывать, — медленно, с наслаждением. Но прежде…
Дубак резко оборвал свои мысли и с опаской огляделся, как бы опасаясь, что кто-то может их услышать. Затем медленно подошел к сумке, осторожно открыл ее…
В ноль часов в камеру Павла Константиновича постучали. Он бросил взгляд на дверь. Это был взгляд хищного зверя, поджидающего свою добычу. Дверь открылась, и добыча добровольно вошла в клетку.
— Разрешите? — спросил все тот же сержант, за спиной которого виднелись еще трое жаждущих приблизиться к «персоне» и отведать дармовой жратвы.
— Проходите, проходите, — жестом гостеприимного хозяина Павел Константинович пригласил их войти.
Каждый из вновь прибывших держал в руках стул. Они подошли к столу и молча уставились на него, сглатывая слюни. На лице хозяина промелькнуло отвращение к стоявшим у стола людям. Те же словно загипнотизированные продолжали изучать находившиеся на нем яства. На столе, кроме двух литровых бутылок водки, уютно примостились баночка севрюжьей икры, консервированные крабы, шпроты, нарезанная тонкими ломтиками буженина, квашеная капустка, тонко нарезанная заботливой рукой, соленые огурчики, пахнущие чесночком. Водка из одной бутылки уже была разлита по стаканам.
— По какому поводу праздник? — поинтересовался один из вошедших. Раньше тоже были застолья, но они были более скромными.
— Да так, — уклончиво ответил Дубак, — муторно тут. Душа праздника захотела. Давайте выпьем, а после побеседуем.
Все согласились с этим предложением.
Гости не церемонились. Если пили, то стаканами, если ели, то набивая рот так, что щеки, казалось, должны были лопнуть.
Сам хозяин камеры брал всего по чуть-чуть, ссылаясь на то, что рана сегодня беспокоит больше обычного. В действительности же ему было тошно среди этой публики. Хотя эта причина отсутствия аппетита была не единственной. Нахлынувшее предчувствие скорой свободы занимало все его мысли.
Аскетизм хозяина камеры сидевших за столом не особенно беспокоил. Скорее наоборот — радовал. Только вот поведение одного из них, молоденького лейтенанта, тревожило Дубака. Тот, выпив рюмку, заявил, что больше пить не будет. Это, конечно, несерьезная проблема. Так, мелочь. Но эта мелочь вносила кое-какие изменения в планы Павла Константиновича.
Когда с первой бутылкой покончили, сержант скрутил крышку со второй и мечтательно произнес:
— Эх, сейчас бы девочек, музыку… — Сержант с сожалением вздохнул. — Да и пить мне больше нельзя — скоро моя смена.
— Ну, насчет девочек — это не в моих силах. При данных обстоятельствах, — добавил Дубак. — А вот с музыкой проще. А вы пейте, кушайте, не стесняйтесь, — поднимаясь с табурета, проговорил он. Медленно подошел к телевизору, стоявшему на тумбе в углу камеры за спиной лейтенанта. Включив его, Дубак некоторое время переключал каналы, подыскивая подходящую программу. Тем временем трое охранников опустошали свои рюмки, закусывали, предлагая выпить лейтенанту, но тот отказывался. Наблюдая за гульбищем, Дубак весь как-то подо-' брался, точно чего-то ждал. И вдруг как по команде охранники начали зевать, движения их стали неуверенными, какими-то замедленными.
Не дожидаясь момента, когда клофелин окончательно свалит этих «стражей», Дубак шагнул к лейтенанту и что было сил ударил его ребром ладони под ухо. Тот отключился, даже не успев оказать сопротивление. Оставшиеся равнодушно наблюдали за происходящим, не в состоянии сообразить, что происходит.
— Тебе мое пойло не нравится?! — прошипел Дубак, глядя в упор на откинувшегося на стену паренька. — Тебе мой хавчик в падлу жрать?! — Он взял со стола штык-нож, использовавшийся для открывания консервов, и без замаха вогнал его в горло офицера. — Нужно было пить, — с ненавистью проговорил он, — остался бы жить. — Дубак провернул нож в горле, после чего выдернул его и вытер о китель… Затем, отцепив от пояса сержанта связку ключей, он подошел к дверям, обернулся и смачно плюнул на пол камеры.
Сержант поднял голову и открыл обезумевшие от ужаса глаза.
— Вы же говорили, что обойдемся без жертв, Павел Константиныч… — простонал он.
— Закрой рот и поторапливайся, — резко оборвал сержанта Дубак.
Но, казалось, его слова не возымели никакого действия на окаменевшего от страха охранника. Ухватив его за грудки, одним движением своих мощных рук Дубак поставил его на ноги.
— Назад дороги нет, — прорычал он, брызгая слюной в бледное, покрывшееся потом лицо. После чего развернул сержанта лицом к двери и сильно толкнул в спину. Долетев до двери, тот врезался в дверную притолоку и замер, не чувствуя боли от удара. Дубак извлек пистолет из кобуры лейтенанта, отстегнул карабин и сунул пистолет за пояс. Затем он подошел к сержанту и положил ему руку на плечо.
— Ладно, не психуй, — пытаясь успокоить его, проговорил он тихим спокойным голосом. — Сейчас главное — отсюда выбраться, а там все забудется. Сумму я тебе удваиваю.
При этих словах сержант немного ожил и с надеждой посмотрел на говорившего.
— Сто тысяч? — не веря своим ушам, промямлил он.
— Да.
— Ладно, — выдохнул сержант, — пошли.
Дубак облегченно вздохнул.
Основную часть пути они преодолели без приключений, но у самого выхода им пришлось задержаться. От свободы Дубака отделял небольшой, всего метра четыре, коридорчик, тянувшийся мимо комнаты дежурного. Дежурный же, пожилой капитан, которому считанные дни остались до пенсии, сидел за перегородкой, откинувшись на спинку стула, закинув ноги на пульт, и смотрел телевизор.