– Почему это не могу? – возразил уязвленный Сергей.
– Потому что у тебя крайне ограниченная фантазия. Это комплимент. Именно отсутствие фантазии делает тебя превосходным сыщиком. Потому что выдумывать ты не способен и должен слушать, что тебе говорят факты. А факты всегда говорят правду.
Бабкин фыркнул.
– По этой логике ты должен быть позорищем нашей профессии.
– Я гений, – пожал плечами Макар. – Гении всегда признаются исключением из правила. Так вот, про наших подозреваемых. Они обитают в другой среде. А поскольку человек есть продукт среды, он вынужден к ней приспосабливаться. Представь, что ты всю жизнь стоишь под лучом прожектора.
Сергей добросовестно попытался представить, но не смог. Что значит «всю жизнь»? Да шарахнуть булыжником – и нет прожектора.
– Все гости Грегоровича, включая его самого, являются постоянными объектами внимания, – продолжал Макар. – Когда на тебя в каждый момент времени нацелены чужие взгляды, ты должен научиться защищать себя от их излучения. Есть два способа. Либо нарастить непроницаемую броню: слой за слоем, напластования скорлупы из лжи и притворства. Тук-тук-тук! Где под ней настоящий человек? Неизвестно. Так поступает, например, Бантышев.
Либо можно пойти иным путем и стать совсем прозрачным. Проницаемым настолько, чтобы чужие рентгеновские взгляды не наталкивались на препятствие. Вот я, весь на виду, словно медуза в луче: студенистое тело, пульсирующие щупальца. Никто не заберется в твои нежные внутренности и не вывернет тебя наизнанку, если ты сам уже сотворил такое с собой. Тактика опережения, Серега. «Лучше я сделаю это сам, чем со мной так поступит кто-то другой против моей воли». Поэтому на Кармелиту нет компромата. Она сама себе лучший компромат.
– А ребенок?
– Да, ребенок в этой истории все усложняет. Кстати, мы Бантышева о нем спрашивали? Я уже забыл.
– Спрашивали. Толку-то.
Если Виктор что-то и знал, он молчал. Улыбался, был очень любезен, но не сообщал ничего сверх того, что сыщикам и так было известно. У Бабкина возникло ощущение, что перед ними матрешка: гладкая, расписная, лакированная. Вскрываешь ее, а внутри другая. Точно такая же. И еще одна. И еще. Крепкую скорлупу нарастил себе Бантышев, качественную.
Сергей покрутил головой и услышал, как в шее что-то хрустнуло.
– У Джоника, похоже, был штатный осведомитель на окладе. А мы тут как прыщи на заднице. Всех раздражаем, никому не милы.
– Медведкиной ты очень даже мил.
Сергей сдержал вздох.
– Ладно, давай еще раз пройдемся по мотивам, – сжалился Илюшин. – Кармелиту Баширов смертельно задел упоминанием ее мальчика. Сколько ему, кстати? Или этого мы тоже не знаем?
Бабкин порылся в записях.
– Около семи-восьми лет. Но ни диагноза, ни предположений об отцовстве – ничего.
Макар почесал переносицу.
– И мальчик – единственное уязвимое место Кармелиты, судя по тому, каким молчанием окружена эта тема. Но, по сути, Джоник не сообщил ничего нового. Грегорович знал о ее сыне, и Медведкина. Не говоря уже о Кутикове, которому по должности положено все обо всех знать.
Сергей вспомнил окаменевшее лицо Кармелиты.
– Нового, может, и не сказал. Но удар нанес жестокий. А она у нас женщина эмоционально раскованная…
– Эмоционально раскованная сразу бы придушила.
– Не забывай, ей мешал Жора. И я. Даже Кармелитиной ярости не хватило бы на нас обоих.
– И еще у нас лисья лапка исчезла, – напомнил Илюшин. – Валялась себе рядом с трупом, а между появлением Медведкиной и полиции пропала. Причем больше всего интересует меня не то, как она там оказалась. А то, каким образом испарилась. Ладно, поехали дальше. Кто еще получил от Джоника по первое число?
– Бантышев, Грегорович, Вороные, Олеся Гагарина, Медведкина, – перечислил Сергей. – Бантышеву Джоник напомнил о Кузбассе. Грегоровича попрекнул этой, как ей… перекупленной ротацией и конкурентом, которого обошли на повороте. Медведкину фактически обвинил в проституции, Гагарину… э-э-э… в том, что она подсыпает мужу какую-то отраву. Полный бред!
– А Вороные?
Бабкин внутренне поморщился.
– Никита якобы имел отношения с главой «Общего радио» Кацманом.
– Это чем-нибудь подтверждается?
– Нет. Вообще ничем. Больше тебе скажу: насчет Вороного эта тема выглядит бездарно притянутой за уши. Он у нас… как это… гетеросексуал, в общем.
Макар встал и принялся лавировать между креслами и столом.
– Ну, замельтешил, – недовольно сказал Сергей.
– Не мешай. Я думаю.
Он взъерошил и без того лохматые волосы и обернулся к Бабкину:
– Значит, без своей порции грязи остались только Решетников и Катунцева?
Сергей кивнул.
– Строго говоря, если учитывать всех присутствующих, еще и я Жора. Но нам влетело потом. Без свидетелей.
Макар по-прежнему мерил шагами небольшую комнату, и выражение его лица Бабкину категорически не нравилось. Вдохновенное лицо было у Илюшина. А чем вдохновляться, когда они по-прежнему топчутся на месте, и даже будь у них двадцать безукоризненных мотивов, это ни на шаг не приблизит их к изобличению убийцы.
Ну, прижмут они к стенке, допустим, прекрасную Медведкину. Так, мол, и так, дорогая, только у тебя была возможность убить Джоника и серьезный мотив. Вот показания свидетелей, вот данные разведки.
И что? Балерина расхохочется им в лицо. Посоветует отмыть карму, почистить чакры и не оскорблять ее, такую нежную и хрупкую, беспочвенными подозрениями. Потом сделает ручкой вот такой жест и великодушно добавит, что она все им прощает, бесчувственным мерзавцам.
Увлекшись, Бабкин сделал ручкой «вот такой» жест и спохватился, поймав на себе взгляд Макара.
– Ты чего размахался?
– Клешня затекла, – пробормотал Бабкин, встал и демонстративно потянулся влево-вправо.
На столе зажужжал телефон.
Илюшин протянул ладонь очень быстро, но все равно не успел. Сергей уже говорил в трубку: «Да, слушаю. Что именно?»
Собеседник начал отвечать. Брови Бабкина поползли вверх. Макар следил с неотступным интересом, как меняется выражение лица его напарника, и уже хотел потребовать переключения на громкую связь, но тут Сергей коротко сказал: «Понял. Спасибо», – и нажал отбой.
– Не томи! – потребовал Макар. – Выкладывай.
– Минус один подозреваемый.
– Кто?
– Кармелита.
– Почему?!
Сергей в двух словах объяснил почему. А следом собирался высказать Илюшину все, что накипело на душе, но тут дверь без стука распахнулась, и в комнату ввалился Грегорович, красный как рак, а за ним камердинер.