Солонина и ром, абордажные крючья и команда были загружены в трюмы ещё с вечера. Так как наши кошельки были полностью опустошены портовыми притонами на курсе от Тортуги до Маракаибо и требовали пропитания, как ненасытное брюхо кашалота, то с берегом нас уже ничего не связывало кроме горестных воспоминаний, и мы были полностью готовы заступить на привычную трудовую вахту.
Команда прямо-таки рвалась к торговым путям Карибского моря, чтобы вновь наводить ужас на купеческие посудины – от испанских сухогрузов из Кадикса до колониальных кораблей Вест-Индии и китобойцев Нантакета.
– Бром-брам-гол-штанга, – прогремел с мостика голос Однорукого Билли, нашего стойкого капитана, которого не раз протягивали под килем ещё на службе Её Величеству.
Взмыли якоря, кливер и клитор наполнились свежим бризом, и мы отвалились от пирса. «Весёлый Роджер» гордо реял на гроте, сверкая голым черепом, рангоуты и такелаж желали не внушать опасений, а свежезалатанный грот-марсель, даже отчасти зарифлённый, сразу добавил шхуне скорости в несколько узлов.
Раскинув для устойчивости ноги циркулем, я уверенно стоял у штурвала, крепко держась за румпель, и умело управлял ходом «Летучего лапландца» в крутом бейдевинде при западном ветре. Как квартирмейстер и помощник капитана, я был незаменим у руля и при дележе добычи. Знание основ азбуки и счёта позволяли мне не только справедливо поделить приз между членами экипажа, но и не обидеть себя, поэтому прозвище Косоглазый Дьявол я носил с достоинством и честью. Да и мои шесть с половиной футов, облачённые в дорогой тёмно-синий колет из фламандского бархата, внушали корсарам неподдельное уважение и лёгкий трепет…
Близился к концу двадцатый день нашего похода, но горизонт по-прежнему оставался пуст, как ладонь прокажённого. Запасы солонины подходили к концу, анкерки с пресной водой тревожили вышибленными днищами, и лишь только ром ещё поддерживал наши угасающие силы и изредка позволял трезво оценить ситуацию.
Поэтому мы легли в дрейф в десяти милях северо-восточнее острова Ла-Ваш, надеясь в стороне от основных караванных путей неторопливо выверить дальнейший курс шхуны, а заодно позволить команде справиться с плясками святого Витта, трепавшими её уже вторую неделю.
На исходе тридцатых суток запасы рома иссякли, джентльмены перешли в первобытное состояние, а бездействие командного состава начало обеспечивать скорый бунт. И даже всему покорный гальюнщик, рыжий ирландец Пит О’Харя, стал время от времени хвататься за мушкет с целью обустройства в моём черепе кингстона для беспрепятственного пропуска туда забортной воды.
Однако, мы с Одноруким героически сносили подобные оскорбления, отечески призывая подчинённых к долготерпению, лишь изредка вздёргивая на нок-рее наиболее строптивых. Но, в целом же, команда на шхуне подобралась не плохая. Всего лишь трое не имели опыта каторжных работ, да кок, Брюхатый Дик, был излишне начитан и знал грамоту в объёме двух псалмов. Зато остальные самоучки достигли мыслимых высот специфического образования морских бродяг. Но всё же пришлось бы нам с капитаном вскоре прогуляться за борт по не прибитой доске, не ударь в рынду салинга вперёдсмотрящий Глуховатый Остив на рассвете тридцать второго дня плавания, оповещая этим наш сброд о появлении на горизонте незнакомого корабля.
Вскоре на траверсе в нескольких кабельтовых от нас из серого туманного марева одиноко выползла под испанским флагом бригантина «Счастливое избавление». И мы без колебания приняли единственно верное решение, предписываемое законом морского братства, и приготовились к атаке. Тем более, что испанец был плохо вооружён и не имел сопровождения. Видимо, туман поспособствовал рассеиванию каравана по глади океана, тем самым позволив купеческим судам надеяться лишь на слепое Провидение.
Подняв паруса и приблизившись к неприятелю на расстояние пушечного выстрела, мы произвели залп брандскугелями из бортовых кулеврин, а когда бригантина загорелась, взяли её на абордаж. Часть команды с помощью крючьев и багров намертво пришвартовали испанца к шхуне, а остальные, вскарабкавшись на фок-реи, низвергнулись прямо на головы врагов.
Бой был скоротечен и жесток. Противник, в силу своей плохой боеготовности, не смог оказать достойного сопротивления. Правда, ослабевшая из-за нехватки рома команда шхуны понесла значительные потери живой силы, но увеличившаяся по этой причине доля приза в одни руки, скрасила нашу скорбь по убиенным.
Таким образом, под моим разумным руководством с мостика шхуны, бригантина скоро полностью оказалась в руках джентльменов удачи, а незадачливые защитники её согнаны на шканцы и незамедлительно отправлены со шкафута за фальшборт для знакомства с обитателями пучины.
Без суеты закончив это привычное дело, команда во главе со мной бросилась исследовать трюмы захваченного корабля. К нашему огорчению, бригантина оказалась доверху набитой скобяными изделиями и пенькой. И, поскольку этот груз не привлекал моего внимания, то я первым поспешил в каюту капитана, надеясь найти там судовой журнал или, на худой конец, рундук с более ценными документами.
Взломав дверь капитанского апартамента, я обнаружил там сундук, набитый дублонами, пиастрами и прочими луидорами старинной чеканки. И, спеша опечалить команду висельников скорбным известием о скудости золотого запаса испанской посудины, устремился было на палубу, едва успев набить карманы образцами золотых монет. Но вдруг в шкафу с каким-то барахлом раздался подозрительный скрежет.
Мгновенно обнажив шпагу, я открыл дверцу этого гардероба и в неверном свете медной лампы увидел прячущуюся там девушку, а может, и женщину в годах, но по нашим меркам необыкновенной красоты, то ли китайской, а, возможно, и португальской крови, но явно не эфиопку.
В силу своей суровой профессии, я не часто общался с хилыми и обиженными природой существами противоположного пола. Правда, года полтора назад в таверне «Поющий на верёвке», где-то в бухтах Ямайки, я имел дело с недорогой, но хорошего воспитания женщиной. И даже неплохо зарекомендовал себя. С год мурашки по телу и зуд до крови донимали меня воспоминаниями, пока наш кок не помог уксусом и молитвой. Но в этой ситуации я непростительно растерялся и вместо положенного женщине знакомства со шпагой, спровадил этот сомнительный трофей в свою каюту под замок, заглушив ропот команды некоторой частью испанского золота.
Бригантина пылала вовсю, когда мы от неё отвалили.
Флибустьеры мирно занялись дележом скудной добычи, вяло постреливая и изредка хватаясь за ножи. Я же приступил к осмотру напитков и провианта, доставленных с испанской посудины. Однорукий терзался выбором нового курса шхуны, а океан дремал.
И вот тогда, в минуты умиротворения природы и отдохновения экипажа, француз-канонир, Лысый Батист, вдруг некстати вспомнил шестую статью устава нашего братства.
– Всё поровну, – заорал он, явно намекая на мою пленницу.
Я, естественно, был против, так как добыл женщину в одиночку и с оружием в руках. Но капитан, старый пёс, давно завязавший рифы своих обвисших парусов и не желавший дальнейших осложнений с оголтелой бандой пиратов, рассудил нас по-своему. На сутки сеньора отдавалась на милость победителя, а в дальнейшем переходила в собственность команды.