– Получается, что он приручил медведей? – не поверил я.
– Ничего подобного! Как только кто-нибудь другой подходит поближе, они начинают этак по-змеиному мотать головами из стороны в сторону. Предупреждают: не суйся, а то лапой стукну. Нет, они не потерпят рядом с собою никого, кроме Вало.
– А где он сейчас?
– С Озриком. Они оба помогают Редвальду. Этот прощелыга здорово выгадал по цене за моих медведей, – усмехнулся торговец, а когда я собрался уходить, добавил мне вслед: – И скажи Редвальду, что я хочу поговорить с ним насчет того, кто будет платить за кормежку. Они съедают в день по восемь кур и все сало, которое мне удается разыскать.
Я догадался, где искать Редвальда, по груде жерновов, сваленных возле одной из деревянных лачуг совсем рядом с невольничьим рынком. Внутри я нашел самого капитана, который, стоя возле окна, откуда на него падал свет, мрачно тер куском сломанного серебряного украшения о свой пробный камень. Когда я вошел, он оглянулся на звук моих шагов и расцвел самой натуральной приветливой улыбкой:
– С возвращением, Зигвульф! Как твои дела?
– Еще два белых кречета, один самец и одна самка. И еще орел, но он меня не интересует, – ответил я.
Корабельщик поднял руку и откинул со лба прядь волос, которая никак не желала держаться на его лысой макушке:
– Ничего, сокольничий Карла найдет место и для орла.
– И хорошо заплатит тебе? – предположил я.
– Конечно. Ведь я фриз, а мы никогда не упускаем возможности наварить денежку.
– Но ты, похоже, продал не так уж много своих жерновов.
Моряк махнул рукой:
– От них тоже есть польза. Все знают, что Редвальд каждый год возит в Каупанг жернова и вино. Так что, когда народ видит эти камни, он сразу вспоминает, что рядом с ними есть и добрая выпивка. И с кабатчиками впрямую соперничать не нужно.
– Вало и Озрик на твоем корабле? – спросил я затем.
– Ты найдешь их за соседней дверью. Я снял половину того дома.
Дом оказался одной из тех длинных, крытых дерном построек, похожих на перевернутые корабли. Войдя туда, я обнаружил, что внутри он разделен деревянными перегородками на несколько комнат, каждая из которых была снабжена собственной плотно закрытой дверью. Сунувшись в первую комнату, я увидел множество бочек и кувшинов, в которых, скорее всего, находилось привезенное Редвальдом вино. Соседняя комната была приспособлена под распивочную: там на скамейках расположились с кружками и кувшинами несколько неприветливых на вид пьяниц. Меня они встретили крайне недоброжелательными возгласами, так что я поспешил закрыть дверь и перешел к обследованию следующего помещения, оказавшегося намного меньше, с одним-единственным столом и парой табуретов, на которых, перебирая какие-то листья, сидели Вало и Озрик.
– Вало, я уже видел белых медведей. Ты просто замечательно поработал, – сказал я с порога.
Сын спасшего меня егеря вскинул голову и расплылся в счастливой улыбке.
– Тебе удалось поладить с птицеловом? – спросил Озрик.
Я рассказал ему о поимке двух белых кречетов и описал колечко рога единорога, которым Ингвар украсил рукоятку своего ножа.
– А я покажу тебе кое-что еще, – сказал сарацин и повернулся к Вало: – Найди какое-нибудь местечко на солнце, где можно было бы просушить эти листья, ладно?
– Что это такое? – поинтересовался я, когда парень принялся осторожно собирать листья.
– По-саксонски это растение называется шандра, черный белокудренник. Если его жевать, он помогает от морской болезни, – рассказал мой друг.
Я подождал, пока Вало выйдет из комнаты, и собрался было спросить Озрика, почему он оставил наше серебро без охраны, но тот опередил меня.
– Я тебе, Зигвульф, вот что скажу, – спокойно произнес он. – Серебро в безопасности… то, что осталось. Я покидал корабль, только если знал, что Редвальд надолго ушел в селение, как сейчас, например.
Мой взгляд он выдержал вполне уверенно: тревога в его глазах была вызвана иной причиной.
– Пока ты был в отъезде, мне выпала возможность поговорить с одним из работорговцев-хазар, – продолжил сарацин.
– Выяснил что-то дурное? – насторожился я.
– Похоже, дурное впереди. – Озрик понизил голос: – Византийцы вряд ли будут довольны, когда узнают о нашем посольстве в Багдад. Хазары точно сказали, что басилевс воюет с халифом. И это не просто война, а война за веру. Христиане против сарацин.
Я сразу вспомнил, что халиф называет себя повелителем правоверных.
– Ты думаешь, что они попытаются помешать нам?
– Басилевс явно предпочел бы получить от Карла войско, которое помогло бы ему в битвах против халифа. А то, что правитель, которого он хотел бы видеть союзником, посылает его врагу в подарок редких зверей, ему не понравится.
– Может быть, Константинополь не узнает, зачем мы сюда приехали?
Мой друг покачал головой:
– Исключено. Шпионы греков есть повсюду. Никто не платит за сведения о соседях с такой щедростью, как они. Очень может быть, что они позволили этим хазарам отправиться в Каупанг с условием, что те подробно доложат обо всем, что удастся узнать.
– Но работорговцы не знают, зачем мы сюда приехали.
– Увы, знают. Можно сказать, я сам разболтал им об этом.
Его слова потрясли меня. Мы с Озриком договорились держать поручение, которое исполняем, в секрете. Его мы раскрыли только тем, кто мог добыть для нас белых животных, – Охтеру и Горму. Соблюдать осторожность нам следовало прежде всего для того, чтобы не привлекать к себе внимания короля Оффы, у которого, несомненно, должны иметься на торгу осведомители.
Я открыл рот, чтобы попенять товарищу за неосторожность, но он вскинул руку, прежде чем я успел заговорить:
– Думаю, ты согласишься, что дело того стоило.
Мой друг нагнулся и достал из-под стола какой-то длинный тонкий предмет, завернутый в плотный пурпурный бархат и обвязанный алым шелковым шнурком.
– Я сказал сарацину, что некогда учился на лекаря, а он мне сообщил, что у него есть одна вещь, которая наверняка должна очень заинтересовать любого врача.
– Так говорят, когда хотят что-нибудь продать.
– Он и хотел – и сумел так заинтриговать меня, что я попросил его показать мне эту вещь.
Я молча ждал продолжения, а Озрик тем временем тонкими смуглыми пальцами распутывал узлы на шнурке. Сняв веревку, он положил предмет на стол и, осторожно развернув бархат, показал мне то, что прикрывала материя.
Целый рог единорога.
У меня перехватило дыхание, и я довольно долго не мог найти подходящих слов. Рог был точно таким, как я видел на изображении единорога в бестиарии Карла. Длиной с мою вытянутую руку и толщиной в два дюйма у основания, он равномерно сужался к острию и был украшен спиралью, которую ни с чем нельзя было перепутать. Цвет его был таким же блеклым, желтовато-кремовым, что и колечко на рукояти ножа Ингвара. Сам же материал больше походил на слоновую кость, нежели на рог.