Меня словно ударило под дых. Только тут до меня с запоздалой ясностью дошло, что черный как вороново крыло цвет одежды надима имеет определенное значение.
– Но короля Карла твердо заверили, что белый – это королевский цвет халифата, а нам сказали, что в Круглом городе все должны ходить в белом… – выговорил я срывающимся голосом.
– Последнее верно, – согласился визирь. – В Круглом городе носят белое, дабы никто не выделялся дорогими одеждами или яркими цветами. Но любой, кто допущен пред лик халифа, обязан ходить в беспросветно-черном. Это цвет тюрбана, который носил пророк Аллаха – да пребудут на нем благословение и благодать Аллаха! – когда проповедовал с минбара. Наш халиф идет путем пророка. Он носит плащ пророка — мир ему и благословение Аллаха! – и опирается на его трость, и цвет его царственного дома – черный.
– Ваше сиятельство, – промямлил я, – король Карл отнюдь не намеревался нанести обиды вашему властелину!
Мой высокопоставленный собеседник подался вперед:
– И нам очевидно, что твой король не был осведомлен о том, что белый – это цвет, предписанный при своем дворе узурпатором Андалузии, ложным эмиром Кордовы.
Во рту у меня совсем пересохло. Я как наяву услышал слова Алкуина о непримиримой вражде между Харуном и эмиром Андалузии, о том, что предки Харуна истребили в борьбе за власть род эмира и объявили себя единственными истинными хранителями ислама.
В глазах Джафара вдруг сверкнул озорной огонек:
– Зигвульф, не стоит так ужасаться. Попытаться намеренно нанести таким образом оскорбление халифу мог бы только полный глупец, я так и скажу ему.
– Ваше сиятельство, если бы король Карл знал, он, я уверен, повелел бы мне отыскать и доставить в Багдад самых черных зверей, какие только есть!
Надим сверкнул в улыбке белыми зубами:
– Зигвульф, в твоих словах я слышу доподлинную правдивость, хотя сознаюсь тебе: когда я узнал, что Карл посылает халифу белых животных, я воспринял это как менее чем тонкий намек на то, что дружбе с повелителем правоверных в далеком Багдаде он предпочел союз с соседней с ним Андалузией.
Он поднялся на ноги и продолжил:
– Думаю, теперь ты поймешь, почему публично демонстрировать белых животных халифу будет неразумно. Увы, но…
Заключительная фраза, несомненно, была целью всей беседы. Я же был настолько ошеломлен неожиданным оборотом событий, что полностью утратил дар речи.
Джафар заметил мою растерянность и поспешил утешить меня:
– Зигвульф, Его Величество, несомненно, пожелает увидеть этих зверей, но без торжеств. Я же предложу ему дать тебе личную аудиенцию, дабы и он мог услышать твою замечательную повесть.
Было ясно, что наша встреча закончена. Я неуверенно поднялся, чувствуя, что Озрик, которого я не видел, пребывает точно в таком же недоумении, и тут вспомнил нечто такое, что лишь из-за растерянности не пришло мне в голову раньше:
– Ваша светлость, но ведь слон, которого ваш повелитель отправил в дар Карлу, был белым! Я совсем уже ничего не понимаю…
Визирь слабо махнул рукой:
– Я не осведомлен о подробностях истории со слоном.
Колени у меня тряслись, а рубашка, я чувствовал, прилипла к спине. Я вспотел, но не от жары, поскольку вечер сделался вполне прохладным: меня прошиб холодный пот от осознания того, что задание, которое дал мне король, закончилось полным провалом.
Джафар же продолжал говорить:
– Дворцовые прислужники заблаговременно предупредят тебя о дне аудиенции, буде халиф решит удостоить тебя ею. Ты же тем временем обяжешь меня, если в подробностях изложишь повесть о своем путешествии писцам дворцовой библиотеки. Она окажется прекрасным пополнением их собрания путевых заметок.
Собравшись с силами, я поблагодарил надима за гостеприимство, после чего слуга проводил нас с Озриком по той же аллее, где возле лодки дожидался наш первоначальный сопровождающий.
Вернувшись в наши уединенные комнаты, мы обнаружили там Аврама, который с нетерпением ждал новостей.
– Как прошла встреча? – спросил он, как только мы вошли.
– Хуже некуда, – уныло ответил я. – В Багдад нужно было везти черных, а не белых животных. Королевский цвет халифа – черный. А белый – цвет его противника из Испании.
Раданит даже глаза выпучил от изумления:
– Но ведь в Круглом городе все носят белое, это же непреложный закон!
– Да, – кивнул я, стараясь не выдавать своим голосом всей глубины расстройства. – Но те, кого допускает к себе халиф, обязаны одеваться в черное. Почему ты нас не предупредил?
Драгоман вскинул руки в умоляющем жесте:
– Я же раданит, я ни разу не был удостоен чести появиться в присутствии халифа! Жизнь двора халифа – это тайна для непосвященных!
– И Джафар, и мальчик, который был вместе с ним, были с головы до ног закутаны в черное, – сообщил я ему.
Глаза Аврама вспыхнули любопытством:
– Что еще за мальчик?
Я описал Абдаллаха, и, когда закончил, раданит с шумом втянул воздух сквозь зубы:
– Знаете, кто это такой?
– Лично я понятия не имею, – пожал я плечами. – Знаю только, что он не упустил ни одного слова из моего рассказа.
– Отец Абдаллаха – не кто иной, как сам Харун, – сказал драгоман, на которого эти сведения произвели серьезное впечатление. – Делиться своим мнением о встрече с тобой с халифом будет не только Джафар, но и любимый сын.
– В таком случае будем надеяться, что Абдаллаху понравилось то, что он увидел и услышал, – проворчал я.
Аврам смерил меня тревожным взглядом:
– Абдаллах – сын наложницы-персиянки. У него есть сводный брат Мохаммед, ровесник, которого Харуну родила одна из его полноправных жен. Мохаммед – наследник халифа. И мальчики страшно ревниво относятся друг к другу.
Я пожал плечами:
– Нас-то это каким образом касается?
– Если Абдаллах в разговоре с отцом отзовется о тебе благосклонно, то Мохаммед приложит все силы, чтобы как можно сильнее испортить тебе жизнь в Багдаде.
– Но ведь Абдаллах и Мохаммед – еще дети!
– Зигвульф, ты даже представить себе не можешь ту тайную борьбу, которая идет при дворе халифа за сверкающим покровом, которым он обращен к миру. У каждого из сыновей имеются сторонники, борющиеся за власть и влияние в надежде на то, что тот, кого они поддерживают, когда-нибудь взойдет на трон.
– Ты говоришь точь-в-точь как номенклатор в Риме, когда он предупреждал меня о тайных интригах, ведущихся вокруг избрания следующего папы.
– Здесь все куда опаснее, чем в Риме, – мрачно сказал Аврам. – Прежний халиф, Махди, почил безвременно. Одни считают, что его отравили, другие – что задушили подушкой. Он был братом Харуна.