Дыхание Чикахуа замерло, словно темноокая красотка собиралась решиться на откровение, о котором позже придётся пожалеть, и она склонила голову так, чтобы Куохтли не видел её глаз.
– Наверное, я сломалась именно в тот день, – всё тем же бесцветным голосом продолжила Чикахуа. – Но пусковым моментом стало моё возвращение на занятия. Так как я никого не обвинила, полиция положила дело под сукно, и никого не арестовали. Половина наших отморозков была довольна моим поступком, многие даже заявляли, что я, мол, своя девчонка в доску. Зато другая половина уродов решила, что я никого не сдала потому, что на самом деле люблю жёсткий секс, и это мой намёк окружающим. Мол, если есть тут настоящие мачо, пусть доведут до конца начатое. Об этих шептаниях за моей спиной мне с превеликим удовольствием доложили мои любящие подруги. И тогда мне стало совсем всё равно. Я несколько дней провалялась дома, пьяная в стельку, после чего меня вызвали к начальнику школы, чтобы официально предупредить, что я на грани отчисления. Начальником школы был полковник, командир одного из дивизионов содержавшей школу дивизии. Не очень старый и очень неприятный тип с оплывшими щеками, из-за чего он постоянно напоминал мне большую экваториальную жабу. С той секунды я стала называть его про себя Жабой, хотя смелости назвать его этим прозвищем в лицо у меня так никогда и не хватило. В общем, плотоядный блеск в его глазах вспыхнул при первом же взгляде, хотя обвинять его в этом было бы несправедливо, потому что так со мной происходит всегда… Ну а дальше всё просто. Глупцом полковник не был, он провёл со мной долгую беседу и выяснил всё, что хотел. После чего прямо предложил мне покровительство, в чём я ни секунды не сомневалась с того самого момента, как только вошла в его кабинет.
Голос Чикахуа дрогнул, она слезла с Куохтли, села на край приборной панели, отвернулась и продолжила, не глядя на него:
– И я согласилась. С того дня всё изменилось. В школе все узнали, что я девушка полковника. Он объяснил это очень доходчиво: провёл показательные учения с боевой стрельбой между учениками и робовоинами своего дивизиона. Опытные армейские офицеры на глазах у всех в ходе учебного боя расстреляли всех моих обидчиков с завидной точностью. Последнего, который успел катапультироваться, убивать внутри кабинной капсулы не стали. Вместо этого его извлекли оттуда и увезли якобы в больницу. Через час его голова валялась в отхожем месте полевого туалета. На место проведения учений сразу же нагрянула военная полиция, которая провела расследование и к вечеру того же дня сообщила, что всё произошло в рамках боевой подготовки и не выходит за рамки страхового случая. Начальник следственной команды и полковник хлопнули друг друга по плечу и разъехались. А голова в сортире была объявлена муляжом. Типа, тот болван добровольно покинул школу и напоследок устроил такую вот дурацкую шутку. Посему страховая компания выплатит средства на ремонт школьных машин, а на освободившиеся места возьмут новых абитуриентов. После того случая никто не решался ко мне близко подходить, а я согласно графику раз в неделю ложилась в постель с полковником. Оставшиеся дни недели я пила. И если удавалось протрезветь к утру, то шла на занятия. В итоге мои навыки робовоина оказались далеки от максимально возможных для выпускника школы, но мне было уже глубоко наплевать. Добежать до точки боевого соприкосновения с Сияющими хватит – этого достаточно.
Монотонные интонации темноокой красотки вновь приобрели безразличный оттенок:
– Так я школу и закончила, просыхая лишь частично. Из-за моей стервозности на меня всё чаще жаловались офицеры, а из-за постоянного пьянства у меня начала портиться внешность, и полковнику это не понравилось. Он потребовал, чтобы я перестала столько пить и вернулась к занятию танцами. Иначе он оставляет за собой право применять ко мне силу. На что я завила, что буду делать, что хочу, иначе оставляю за собой право уйти к другому, например, к командиру дивизии или начальнику штаба. Они оба были совсем уж престарелыми, но вряд ли бы отказались. Полковника это взбесило, и он приказал запереть меня на гауптвахте в одиночной камере и держать там, пока окончательно не просохну. Неделю я бесилась в одиночке, пиная ногами тарелки с едой, которые мне приносили на приём пищи, потом мне стало скучно, и я потребовала от полковника, чтобы мне принесли мою научную работу, чтобы скоротать время. Это было ошибкой. Полковник прочёл отцовские документы и явился в камеру лично, без свидетелей. И сообщил, что эти данные являются прямым преступлением, и за разработку экстремистских материалов в пользу расы-противника мне грозит суд и пожизненный срок. Поэтому он даёт мне возможность выбора: либо моя научная работа ложится на стол следователям с соответствующими комментариями, либо я признаю его право на владение собой и подчиняюсь всем его требованиям. На принятие решения мне даётся две недели, которые я проведу на гауптвахте, а все мои документы пока останутся у него.
Чикахуа безнадежно вздохнула и продолжила, упершись стеклянным взглядом в тусклое свечение осветительной панели, находящейся в режиме аварийного питания:
– В тот момент мне казалось, что он блефует, и никакое это не преступление, ведь это же была научная работа, которую я готовила официально, пока училась в аспирантуре… В общем, я попросила его оставить мне научные материалы, чтобы не подохнуть от тоски, он не отказал. Две недели я читала отцовские записи и занималась танцами прямо в камере, восстанавливая форму, потом сказала полковнику, что соглашаюсь на его условия. Он снял мне апартаменты недалеко от воинской части, но документы так и не отдал. Сказал, что занимается моим устройством на армейскую службу и назначением в свой дивизион. Месяц я тренировалась по шесть часов в сутки и не пила ни капли, из-за чего терпеть постельные сцены с Жабой стало совсем невмоготу, и крыша у меня едва не отъехала окончательно. Но я всё-таки добилась своего. Жаба поверил, что я взялась за ум, и расслабился. Ещё через две недели мне удалось выяснить, где он хранит мои документы. Оказалось, что у себя дома. Я заявилась туда, пока его не было, и приятно поболтала с обеими его женами. Пришлось соврать, что Жаба планирует подстроить развод с одной из них и жениться на мне. Но я молодая и красивая, имею много предложений, и хочу заполучить брак повыгоднее. А такой-сякой Жаба отобрал у меня документы и бесится от ревности. Но если его жены отдадут мне их, я смогу наконец-то уехать в столицу к другому потенциальному жениху. Ложь далась мне с лёгкостью. Жены полковника были давно уже не первой свежести, они оказались наслышаны обо мне от сплетниц, поэтому сразу поверили и пришли в праведное негодование. Через пять минут все мои документы были у меня, а ещё через два часа я уже сидела в салоне лайнера, следующего на соседнюю планету моей цивилизации.
Взгляд темноокой красотки оторвался от осветительной панели и вяло переместился на маршевые экраны, на одном из которых виднелись боевые роботы ветеранов Третьей Команды, стоящие вокруг боевой машины Яотла.
– Но оказалось, что Жаба не блефовал. За два года обучения в школе робовоинов многое изменилось, и моя научная работа действительно стала относиться к категории экстремистских и изменнических материалов. Взбешённый полковник натравил на меня полицию, и я не попалась лишь потому, что свалила с планеты очень быстро. Меня объявили в розыск за распространение враждебной идеологии, и пришлось убираться из созвездия чуть ли не опрометью. Так я оказалась в другом созвездии, где меня никто не искал, но не приходилось сомневаться, что за такое обвинение я попаду за решётку где угодно, если засвечусь. Деньги у меня были, но до формирования общегалактического флота оставалось три года, и на такое время их точно не хватало. Жить не хотелось, умирать тоже, просто не хотелось ничего. Поэтому я решила пойти в наёмники. Подумала, что постоянное пребывание на грани гибели поможет мне не сойти с ума за эти три года, а если убьют – то всем проблемам конец. Я покопалась в сети, нашла пару-другую частных военных компаний и облетела их вербовочные пункты. Предложение Нопалцина оказалось самым выгодным.