Они танцевали, прижавшись друг к другу, и каждый думал о своем. Таня – о Марте, недоумевая, как может так себя вести мать убитой дочери (по всему видать, она так и не пришла еще в себя и казалась предельно растерянной, а потому постоянно прикладывалась к фляжке с коньяком); Минкин – о том, как бы ему постепенно расстаться со всеми своими любовницами, пока Таня не узнала про них.
Синатра же медленно, но верно подталкивал их к постели…
Утром Таня не обнаружила возле себя своего жениха. Минкин, следуя строгой последовательности, в это время заглядывал в рот очередному пациенту, в миллионный раз недоумевая, отчего так несовершенен человеческий организм, почему зубы не вырастают по мере их выпадения, как волосы или ногти, к примеру. Вспоминая ночь, проведенную в объятиях дорогой его сердцу Тани, он, мысленно продолжая беседовать с ней о каких-то милых мелочах вроде покупки большого дуршлага и давая согласие на ночную летнюю прогулку на цирковой повозке по трехкилометровому мосту через Волгу, он автоматически произносил, обращаясь к пациенту, готовые фразы относительно протезирования металлокерамикой, испытывая при этом чувство раздвоенности. И с ужасом ждал обеденного перерыва, когда в дверь его чистенького, стерильного кабинета постучит такая же чистенькая и стерильная медсестра… Он скажет ей, что они не смогут больше встречаться. Причину объяснять совсем необязательно. И сколько же раз ему придется произносить эти холодные, как скользящие по спине льдинки, слова? Собственно, не так уж и много – всего три раза. Девушки чередовались, и особой разницы между ними он не чувствовал…
Таня включила телевизор – показывали «Криминальное чтиво» Тарантино. Оторваться было невозможно. В перерывах на рекламу она бегала в кухню, чтобы принести себе то кофе, то горячий сырный бутерброд, то остатки бисквитного торта. И хотя за окном поливал зимний, мерзкий дождь, ей в этой теплой и оранжево освещенной спальне было очень даже уютно. Вот только дело, о котором она думала, не сдвигалось с мертвой точки – она не понимала, за что можно было убить Дину Ступину.
Она провела в постели несколько часов, ожидая звонка от Шубина. Она знала, что если он позвонит, то обязательно отправит ее куда-нибудь – что-то выяснить, что-то подтвердить, что-то проверить… Но он не звонил. Значит, и у него не появилось ни одной зацепки. Возможно даже, что и он спал себе спокойно в агентстве, подложив под голову сложенный вчетверо свитер.
Постель была убрана, а сама Таня готова к тому, чтобы начать новый день, когда телефон все же зазвонил. Это был Шубин. Убитым голосом он сказал, что едет на такси в агентство, – пару часов тому назад он застал свою жену, Женю Жукову, с Крымовым.
Валентина сидела в удобном кресле, откинув назад голову, и мальчик-гей, взбивая в пышную мыльную пену ее волосы, готовил ее к стрижке в дорогом парикмахерском салоне. Наконец-то она могла спокойно подумать о том, как ей жить дальше.
После того как она покинула колодец, сжимая в руках украденные у Ступина деньги, ей удалось снять не квартиру, а комнату, но в самом центре Саратова, на Московской, почти на чердаке. В коммунальной квартире, рассчитанной на три семьи, пока что проживала лишь молодая пара, дверь в третью комнату была заперта, сказали, что жилец уехал за границу работать по контракту. Валентине досталась просторная, с французским окном до самого пола и с небольшим круглым оконцем под потолком комната. Соседка сказала ей, что эта квартира, расположенная на самом верху старинного трехэтажного особняка, на самом деле находилась на четвертом, скрытом от глаз, чердачном этаже и предназначалась в свое время для слуг. Валентине показали ее стол на кухне со скошенным потолком и полукруглым окном, заставленным горшками с цветами. Над столом висела решетчатая металлическая сушилка, был вбит крепкий железный крюк для сумок и полотенец. Две старинных плиты, большие чугунные, вызывали уважение, и, глядя на них, хотелось готовить. Хозяйка (молодая мамаша в красных брючках и белой майке, державшая за руку визжащую сопливую девчонку лет трех), сдававшая комнату через агентство, сказала Валентине, что та может пользоваться постельными принадлежностями, которыми был буквально забит старинный желтый, с зеркалом посередине шкаф, а также посудой, часть которой находилась в маленьком буфете, стоявшем в небольшом коридорчике перед комнатой, а часть на полке в кухне. Так что на первое время жилица была обеспечена самым необходимым. В том же самом коридорчике слева находилась дверь, ведущая в чулан, где Валя нашла ведро и тряпку. Хозяйка ушла, получив деньги и уведя визжащую дочку, в комнате стало очень тихо. И Валентина, еще не веря в то, что у нее теперь есть пусть пока не собственный, но все же тихий и надежный угол, легла, вытянулась на широкой кровати и расслабилась, закрыла глаза, стараясь успокоиться и перестать думать о том, что она украла деньги. И только спустя полчаса заставила себя подняться, вымыть полы в комнате, постелить постель, перемыть всю посуду и сходить в расположенный на первом этаже этого же дома магазин за продуктами. Она купила спагетти, масло, томатный соус, хлеб, чай и печенье. Приготовила себе еду на кухне, поужинала в комнате и включила телевизор. В мире, оказывается, много чего изменилось. Террористы в разных странах взрывали дома и автомобили, убивая ни в чем не повинных людей; казалось, все информационные агентства в этот день настроились лишь на трагедии. И только один репортаж из старинного русского городка рассказывал о чудесной девочке, умеющей распознавать людские болезни, ставить безошибочно диагноз. Девочку повезли в Лондон – проверять ее способности…
После ужина Валентина прибралась и легла на чистую постель, не отрывая взгляда от экрана телевизора. Ее увлек английский фильм «Площадь Беркли» о жизни молоденьких нянь и служанок начала века. Спокойное и даже какое-то замедленное действие фильма в конечном счете усыпило ее. Она видела сон, где служанкой была уже сама Валентина, прогуливающаяся по красивому парку с маленькой девочкой. У девочки в руках была большая металлическая бабочка, которую она возила по земле с помощью длинной палки. Палкой же она принялась стучать о деревянную, крашенную белой краской лавку, да так громко, что Валентина проснулась. Стучались в дверь. Это пришли ее арестовывать за воровство. А она успела лишь оплатить комнату и купить спагетти… Таким образом, почти все украденные ею деньги находились пока еще в целости и сохранности.
На самом деле стучала соседка Лена. Она отдала Валентине ключи от входной двери и сказала, что мыть коридор эту неделю будет она, Лена, а вот следующую – Валентина.
Лена ушла, а Валентина вернулась в постель и спряталась с головой под одеяло. Ее всю трясло от страха…
…С аккуратно постриженной головой она вышла из парикмахерской и пешком отправилась в сторону торгового центра. Теперь ей предстояло купить одежду, с помощью которой она собиралась соблазнить Ступина. Она понимала, что этот мужчина вряд ли кинется на женщину, одетую в дешевую одежду с рынка, но и одеваться в дорогих магазинах она не могла себе позволить. Оставалось одно – купить приличные джинсы и блузку. Она ходила из магазина в магазин, раздевалась и одевалась в душных примерочных кабинах, мало думая о том, как именно она собирается познакомиться с мужчиной, который должен был стать ее мужем. Инстинкт самосохранения словно толкал ее в спину, еще начиная с того рокового дня, когда она, взяв ведро и тряпку, отправилась мыть лестницу в том доме, где жил Ступин. И не случайно, по ее мнению, она подслушала разговор Дины, в котором она сообщала своему мужу о том, что ключи от их квартиры провалились в щель… Так пусть и дальше все идет своим ходом. И даже если случится такое, что ее схватят на улице и арестуют, посадят в тюрьму, она и это воспримет как должное, как закономерный итог ее непонятной и совершенно бесполезной жизни.