Итак, однажды…
«Королева Виктория» должна была причалить в Саутгемптоне 18 мая после самого странного путешествия в истории корабля. Утром следующего дня мистер Генри Морган звонил в дверь нового дома доктора Фелла. Теперь доктор проживал по адресу Адельфи-Террас, 1. Генри Морган, как мы помним, был известным автором детективов, довольно легкомысленно относившимся к своему ремеслу. Он познакомился с доктором Феллом во время расследования дела о восьмерке мечей. В то самое утро небо затянули облачка, и из-за них едва проглядывало солнце, заливая тусклым светом реку и пышущие покоем парки. На носу Моргана красовались очки, придававшие ему обманчиво меланхоличный вид, а на вытянутом лице застыло выражение то ли злости, то ли удивления. Он определенно выглядел как человек, которому многое довелось пережить. Так оно и было.
Доктор Фелл громогласно и тепло поприветствовал его и без промедления вручил ему кружку пива. Как заметил его гость, доктор в этот день казался еще более тучным и краснолицым, чем когда-либо. Он поместил свои телеса в глубокое кресло, выглядывая в одно из больших окон, выходящих на реку. Просторная комната с камином в стиле братьев Адам была практически приведена в порядок по сравнению с тем, в каком состоянии видел ее Морган сразу после того, как доктор и миссис Фелл переехали сюда. Тут все еще царил кавардак – таков уж был доктор, – но сейчас вдоль стен тянулись дубовые полки с утрамбованными в них пятью с лишним тысячами книг, а хлам заботливо распихали по углам и закоулкам. Доктор Фелл испытывал некую старомодную привязанность ко всякому хламу, в частности к картинам, изображающим сцены охоты, или городские пейзажи в стиле произведений Диккенса, или людей, только выбравшихся из дилижансов, но уже заполучивших кружки с пивом у входа в сельский трактир. Также ему нравились узорчатые фарфоровые кружки с оловянными крышками, необычные закладки для книг, «позаимствованные» из баров пепельницы, статуэтки монахов и чертей и прочие безделушки, которые тем не менее в этой темной комнате с дубовыми книжными полками и потрепанным ковром на полу служили отличным фоном для его грузной фигуры, вызывавшей мысли о Гаргантюа. Он сидел в кресле у окна напротив письменного стола, заваленного книгами и бумагами, улыбался в свои бандитские усы и с озорным прищуром поглядывал на посетителя поверх очков, удерживаемых на голове широкой черной лентой. Когда были зажжены сигары, доктор Фелл сказал:
– Могу ошибаться, мальчик мой, но я вижу в ваших глазах профессиональный интерес. – Он тяжело вздохнул и положил руки на стол. – Что-то у вас на уме, а?
– Да уж, – мрачно подтвердил Морган. – Если у вас есть время, я поведаю вам самую безумную историю из всех, какие вам только доводилось слышать. Она довольно долгая, но, надеюсь, не утомит вас. И – на случай, если вам понадобится подтверждение, – я взял на себя смелость попросить Курта Уоррена присоединиться к нам…
– Хе! – Доктор Фелл с довольным видом потер руки. – Хе-хе-хе! Как в старые добрые времена. Конечно, у меня есть время. Приводите кого пожелаете. Наполняйте стакан и переходите к деталям.
Морган сделал большой глоток и глубоко вздохнул.
– Для начала, – заговорил он таким тоном, будто собирался прочесть лекцию, – обращу ваше внимание на группу людей, сидевших за капитанским столиком на лайнере «Королева Виктория». Среди них, к счастью или к сожалению, был и я. Сначала я думал, что это будет скучный круиз, – казалось, всем на корабле сделали укол добродетели, и спустя полчаса после открытия бара в нем сидело всего двое, не считая меня. Так я познакомился с Валвиком и Уорреном. Капитан Томассен Валвик, бывший шкипер из Норвегии, когда-то командовал грузовыми и пассажирскими судами в Северной Атлантике. Сейчас он вышел на пенсию и осел в Балтиморе с женой, «фордом» и девятью детьми. Крупный мужчина с комплекцией боксера и рыжими усами, с резкими жестами и привычкой сопеть, перед тем как рассмеяться. Он показался мне веселым мужиком, который может всю ночь сидеть и травить байки, звучавшие еще смешнее из-за его акцента, и не обижается, если его называют лжецом. Бледно-голубые глаза, постоянно прищуренные, морщинки, веснушчатое лицо и никакого чувства собственного достоинства. Можно было предположить, что для капитана сэра Гектора Уистлера это будет не очень комфортное путешествие. Видите ли, шкипер Валвик знал капитана «Королевы Виктории» еще в старые добрые времена, до того, как Уистлер стал этаким чопорным джентльменом, восседавшим в тот день во главе стола. А Уистлер… Полнеющий, с волевым подбородком и военной выправкой, весь обвешанный золотыми галунами, как рождественская елка. Таков был Уистлер. И он все время следил за Валвиком. Глаз с него не сводил – так, как вы будете следить за тарелкой супа на корабельном столе во время качки. Но при этом он не пытался заставить его замолчать или помешать ему рассказывать свои истории. Сначала все это не имело значения. Почти сразу после отплытия погода неожиданно испортилась – дождь и шквал, головокружительная качка, которая разогнала по каютам почти всех пассажиров. Салоны и гостиные опустели, и судно стало походить на корабль-призрак – дерево скрипело, как плетеная корзина, волны с грохотом бились в борта, и подъем по лестнице становился настоящим приключением. Лично мне нравится такая погода – когда ветер врывается внутрь, стоит только открыть дверь. Мне нравится запах белой краски и полированной меди – говорят, именно он вызывает морскую болезнь, когда палуба дрожит под ногами, будто лифт. Но на некоторых людей это не производит столь уж приятное впечатление. В результате за капитанским столиком нас собиралось всего шестеро – Уистлер, Валвик, Маргарет Гленн, Уоррен, доктор Кайл и я. Места тех двоих почти-знаменитостей, с которыми мы хотели познакомиться, пустовали… Это были старик Фортинбрасс, владелец знаменитого театра марионеток, и виконт Стартон. Вам они знакомы?
Доктор Фелл взлохматил свои косматые седые волосы.
– Фортинбрасс! – громыхнул он. – Кажется, я читал о нем недавно в каком-то журнале для снобов. У него театр где-то в Лондоне с марионетками размером почти в человеческий рост. Он ставит классические французские пьесы или что-то вроде того, да?
– Да, – кивнул Морган. – Он занимается этим последние двенадцать лет – то ли для развлечения, то ли ради некоей мистической цели сохранения Высокого Искусства. Его театр – это небольшая комната с обычными скамейками человек на пятьдесят где-то в Сохо. Раньше никто туда не захаживал – кроме разве что детей эмигрантов, которые были в восторге от представлений в этом театре. Piece de resistance [32] старого Фортинбрасса была его постановка «Песни о Роланде». Текст пьесы написан на французском, еще и белым стихом. Мне все это рассказала Пегги Гленн. По ее словам, большинство реплик Фортинбрасс озвучивал сам, стоя за сценой, пока его помощник управлял марионетками. А те, надо сказать, очень тяжелые, по восемь стоунов каждая, внутри у них опилки, да и реквизит не из легких: все эти мечи, доспехи, облачение. Куклы перемещаются на тележках, а руками и ногами управляют благодаря сложной системе из проволоки. Без таких сложностей было не обойтись – в основном марионетки занимались тем, что дрались, и дети в зале приходили в восторг, вскакивали, вопили. Видите ли, дети, скорее всего, даже не понимали, о чем идет речь. Им это виделось так: с одной стороны сцены выходит император Карл Великий в золоченой броне и алом плаще, с мечом в одной руке и боевым топором в другой. А за ним шествуют все его рыцари, в столь же ярких доспехах и со столь же смертоносным оружием. С другой стороны появляется эмир мавров и его приспешники, вооруженные до зубов. Затем все марионетки замирают в живописных позах, после чего Карл громоподобным голосом восклицает: «Ну и ну! Узрите ж, друзья мои! Вот те на! Вот это да!» – и произносит речь на французском белым стихом на двадцать минут. Общий ее смысл в том, мол, нечего вам, маврам, делать во Франции и убирайтесь-ка вы отсюда подобру-поздорову. Затем эмир мавров поднимает меч и отвечает ему пятнадцать минут. При этом смысл его речи можно кратко резюмировать так: «А пошел ты сам к черту!» Карл издает боевой клич и лупит его топором. И вот тут-то все и начинается, значит. Марионетки принимаются носиться по сцене, как птицы по клетке, громыхая мечами так, что едва крыша не рушится. Периодически убитые падают со своих тележек и грохаются на сцену, поднимая пыль. В этом хаосе и грохоте битвы старик Фортинбрасс выкрикивает из-за сцены благородные речи, пока детишки не начинают с ума сходить от восторга. Затем опускается занавес и на сцену выходит старик Фортинбрасс, раскланивается, вытирая со лба пот, в восторге от аплодисментов, и произносит речь о славе Франции. Все хлопают, хотя понятия не имеют, о чем он толкует… Фортинбрасс был счастлив, ведь публика его обожала. В общем, казалось неизбежным, что снобы рано или поздно обнаружат это местечко. Однажды утром он проснулся знаменитостью, непризнанным гением, которого не восприняла британская публика. Теперь в его театре уже не сыскать детей – туда ходят серьезные дядьки в цилиндрах и люди, обсуждающие Корнеля и Расина. Думаю, старик был озадачен таким поворотом событий. Как бы то ни было, его пригласили в Америку поставить свои классические драмы, и это был долгий и триумфальный тур…