Муж медленно поднялся.
– И подстилку его вонючую в коридор перенеси! – скомандовала Алевтина. От лежанки под столом действительно попахивало.
– А не хватало, так иди отсюда, – тихо сказал Гриша.
– Что?
– Говоришь, тебе еще собаки не хватало? Вот и топай.
– Чего несешь-то, дурак…
Григорий выпрямился, и сходство между ним и сестрой бросилось Алевтине в глаза. Оно как будто обострилось от ее слов.
– Я, может, и дурак, – с закипающей яростью выговорил он, – но Лаврентия ты у меня не тронешь.
– Молчи уж… – начала было Алевтина.
Григорий шагнул ей навстречу. Шут гороховый, весельчак, пьяница и бабник растворился неведомо где. Перед Алевтиной стоял взбешенный мужчина, которого она никогда не видела прежде.
– Это мой Лаврентий, – роняя по одному слову, процедил он. – Мой дом. Моя покойная тетка. Не нравится тебе, как мы живем, так уходи отсюда.
Он сделал еще шаг к жене.
Елизавета Архиповна могла бы быть довольна. Что-то в этом роде она и планировала, оставляя недвижимость беспутному Гришке. Но Григорий зашел гораздо дальше, чем старуха могла предположить.
– Тоже мне, нашелся домовладелец… – начала Алевтина, не желая признаться, что ей стало не по себе.
– Уж какой есть, – оборвал ее Гриша. – И ты мне здесь командовать не смей.
«О тебе забочусь!» – хотела объяснить Алевтина, но впервые в жизни прикусила язык.
– Обитать мы будем тут с Лаврентием. Или оставайся и живи, как мы живем, – Григорий не сводил с жены сумрачного взгляда, – или убирайся. Но учти, – он сжал кулаки, – если заподозрю, что ты ему вредишь, – он кивнул на старого пуделя, – я тебе своими руками башку сверну!
В эту минуту Алевтина не усомнилась, что именно так Григорий и поступит. Ее охватило смятение. Тот мужественный Григорий, вышедший из-под ее контроля, который представлялся ей долгие годы, оказался совершенно не похож на этого рассерженного бледного толстяка. Неизвестно, что она там попирала ступней сорок первого размера, но только ноги ее оказались в грязи, а живой и невредимый Гриша стоял напротив, и с каждым его словом получалось так, что Алевтина проваливается все глубже.
– Что ты как разбушевался? – с принужденной улыбкой пролепетала она. – Ну, хочешь собаку, пускай живет.
– Уходи, Аль, – приказал Гриша. Не сказал и не попросил, а приказал. – Не надо тебе сейчас тут оставаться. Реши, чего тебе хочется. И тогда возвращайся.
Пудель Лаврентий, определившись первым, подбежал к нему и сел возле ног.
Гриша наклонился и потрепал курчавый черный затылок.
– Или не возвращайся.
Это окончательно добило Алевтину. Она схватила старую газету, приготовленную для мытья окон, протиснулась мимо Григория, выскочила из комнаты и припустила прочь, испугав стаю домашних уток. В ушах у нее почему-то отдавалось не тревожное кряканье, а злорадный смех Елизаветы Архиповны.
Эпилог
Очнувшись, старуха Пудовкина обнаружила себя сидящей на облаке. Далеко внизу Ока поблескивала синим серебром. Шавловские крыши, сбегавшие к ней по склону холма, сверху выглядели как ступеньки: хоть сейчас скачи по лесенке вниз к ручью и пускай в нем кораблики.
Покрутив головой, Елизавета Архиповна увидела по соседству ангела. Ангел болтал загорелыми босыми ногами, свесив их с края облака, а когда налетал очень уж сильный порыв ветра, вздрагивал распахнутыми за спиной крыльями.
– Прохладно нынче, – посочувствовала Елизавета.
– Ничего, к полудню разогреет! – отозвался ангел.
Елизавета придвинулась поближе и тоже свесила ноги. Подрыгала ими в воздухе и принялась колотить пятками по пушистой вате. Тепло! Мягко!
– Все облако мне сомнешь, – недовольно заметил ангел.
– Ничего, новое отыщешь, – отмахнулась Елизавета. – Их вокруг вон сколько!
Ангел вздохнул, покачал головой, но ничего не сказал. «То-то же! – наставительно подумала Пудовкина. – Еще он мне замечания будет делать!»
– Я, значит, померла? – уточнила она на всякий случай.
– Померла, – кивнул ангел.
– И сижу тут, значит, мертвая?
Ангел покосился на нее неодобрительно.
– Мертвая, как же. В гробу и в белых тапочках. Сама не видишь?
Елизавета оглядела себя. Платьишко хлопковое любимое, с васильками. Косынка. Гроба с белыми тапочками не наблюдается.
Она удовлетворенно хмыкнула: ну ладно…
Сидеть на облаке ей, надо сказать, нравилось. Было почти как в детстве, когда маленькая Лизка залезала на поваленную сосну у края обрыва, пробиралась по стволу к середине дерева и усаживалась на него верхом, размахивая руками и выкрикивая всякие глупости ветру и реке навстречу. И волосы так же сдувало со лба теплой волной, и внутри было столько счастья и свободы, что, казалось, на них можно взлететь в небо, как на реактивной тяге.
Она подергала ангела за край крыла.
– Слушай! А ты меня в эту, как ее… в преисподнюю не сбросишь?
– Ты говори, да не заговаривайся, – рассердился ангел, дернув крылом. – Делать мне больше нечего, как в ад тебя кидать.
Елизавета успокоилась. Не сбросят, значит. Вот и чудненько. По этому, с крыльями, сразу видно, что честный ответственный человек, не шелупонь какая-то.
– Я вот чего не понимаю, – сказала она, поразмыслив. – Давай уж начистоту, мне перед тобой притворяться как-то не с руки.
– Давай, – согласился ангел.
– Я ведь жизнь-то прожила не слишком хорошую, верно?
Ангел сочувственно кивнул.
– Врать не врала, убивать не убивала, – перечислила Елизавета. – Но и любить никого не любила. Людям некоторым пакостила! Ох, и помянут же они меня недобрым словом!
– Да уже поминают, – успокоил ангел. – Подлая ты, говорят, была старушонка.
– А еще что болтают? – нахмурилась Елизавета.
Ангел на секунду прищурился.
– А не надо было стоять под стрелой! – известил он, явно копируя кого-то. – То есть под гномом.
– Гришка языком чешет, пьяная рожа, – безошибочно опознала Пудовкина. – Никакого уважения к покойнице! Ух, я б его…
Она спохватилась и искоса глянула на ангела. Тот укоризненно покачал головой:
– Вот жеж ты вредная душа.
– А я о чем! – обрадовалась Елизавета. – Вредная! Я тебе про то и талдычу! За что же, объясни, меня сюда взяли?
Она обвела рукой розовую, как шиповниковый цвет, облачную пену.
Ангел поднялся и посмотрел на нее сверху вниз насмешливо и тепло.
– А за пуделя, – легко сказал он.