– Командиры взводов, рот, батальонов, выйти из строя! – приказал он громким, хорошо поставленным голосом.
Шеренгу покинули пять человек.
– На основании Директивы товарища Троцкого приказываю расстрелять весь командный состав и каждого десятого красноармейца, без приказа оставивших свои позиции. Смерть трусам и предателям революции! – прокричал он.
– Децимация! – вспомнил опять Юрий свой разговор на станции Царицын с Яблоковым.
– Один, два, три, четыре… – считал человек с нашивками командира батальона. – Десять. Выходи!
Из строя вышел крупный мужчина без шинели, в одной гимнастёрке с головой, забинтованной окровавленными тряпками.
– Один, два, три, четыре, пять… десять, – указательный палец человека с нашивками командира батальона остановился прямо на… Некрасове.
У Юры, от охватившего его животного ужаса, мгновенно свело живот. Он хотел что‑то сказать, но не смог. Его челюсти свела сильная судорога.
– Выходи, чего застыл! – заорал человек с нашивками комбата.
Некрасов стоял, не в силах даже пошевелиться.
– А ну‑ка, хлопчик, пусти! – вдруг сказал совсем молодой красноармеец в одном сапоге, стоявший справа от него, и вышел из строя, закрыв собой Юру.
– Один, два, три, четыре… – послышалось снова.
Всего было расстреляно четырнадцать человек. Они были казнены на глазах тех, кому повезло остаться в живых. Внимательно наблюдая за этим жутким процессом, Некрасов пришёл к выводу:
– Я всегда считал себя жёстким человеком, но только сейчас понял, что я слюнтяй. Чтобы выжить в этой жизни, надо быть жестоким! А чтобы добиться чего‑то, я должен быть очень жестоким! Даже по отношению к самому себе! Никогда, ни при каких обстоятельствах я не должен распускать сопли.
В конце февраля, при взятия станицы Тихорецкой, погиб комполка Звонарёв. Полк принял начальник штаба Клинов. Начальником штаба стал присланный из дивизии двадцатипятилетний Александр Егоров, бывший подпоручик царской армии. А Некрасова назначили его помощником. Теперь у Юрки на левом рукаве его новенькой гимнастёрки красовались три красных треугольника. Полк, основательно потрёпанный в боях, оставили в Тихорецкой для доукомплектования личным составом.
У Некрасова было много работы. Под его началом Яблоков, Малов и ещё один писарь корпели над бумагами день и ночь. А у самого Юрки появилась почему‑то страсть хорошо одеваться. Раньше, в другой жизни, когда он был купеческим сыном Константином Рябоконем, ему было абсолютно всё равно, какую одежду покупали ему родители. А сейчас он, Некрасов Юрий, в новых хромовых сапогах, гимнастёрке с треугольниками на рукаве, в скрипящей кожаной портупее производил фурор среди сестёр милосердия местных госпиталей.
– Ангел! Чистый ангел! – вздыхали многие уже зрелые женщины. – Курносенький, челочка кучерявая, глаза голубые, талия тонкая… Просто лапочка! Был бы он чуточку постарше! А сейчас куда? Ребёнок ведь ещё!
А Некрасов лишь усмехался, наблюдая за тем, какими взглядами провожают его медсёстры.
Юрий иногда просиживал в штабе ночи напролёт, выполняя все распоряжения Егорова. Ему было очень интересно изучить всю штабную работу. Юрий сам печатал все очень важные и срочные документы. Однажды вечером, в конце мая, он работал с Егоровым. Начштаба диктовал ему отчёт для комдива. В дверь хаты постучали. Юрий оторвался от машинки.
– Да, войдите! – сказал Егоров.
На пороге появился часовой.
– Товарищ начштаба, до Вас тут пришёл начальник особого отдела дивизии, – доложил красноармеец.
– Пропусти! – распорядился Егоров.
В комнату вошёл невысокий плотный мужчина в кожаной куртке. На боку у него висела огромная деревянная кобура с маузером.
– Добрый вечер! – произнёс с лёгким кавказским акцентом вошедший.
– Здравствуйте, товарищ Арсланьян! Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда, в кресло. Вы бы могли, товарищ Арсланьян, подождать пять минут? Я должен закончить важный документ для комдива, – залебезил перед особистом Егоров.
– Да, конечно! Я подожду, – согласился тот и, удобно устроившись в большом кресле, конфискованном в каком‑то богатом особняке, принялся с интересом наблюдать за работой Некрасова.
Он с изумлением следил за тем, как успевают пальцы юноши за быстро диктуемым текстом. А когда Арсланьян увидел, что Некрасов моментами смотрит в окно, не сбавляя ритма печатания, он даже крякнул от восхищения.
– Так, закончили! Некрасов, организуй нам с товарищем Арсланьяном чайку и что‑нибудь покушать! – распорядился начальник штаба.
– Есть! – ответил Юрий и вышел их хаты.
У входа истуканом стоял часовой. Завернув за угол дома, Некрасов, став на четвереньки, подкрался к окну. Было очень хорошо слышно, о чём говорили Егоров с Арсланьяном.
– Слюшай, ну ты меня сегодня и удивиль! – послышался голос особиста.
– Чем же, товарищ Арсланьян? – спросил начштаба.
– Ни чем, а кем! Помощником твоим. Как печатает! Никогда не видель таких фокусов!
– Да, товарищ Арсланьян, это очень талантливый парень. Ему нет ещё и шестнадцати лет, а он много знает. Постоянно читает. Самостоятельно изучает французский язык.
– Мне в особом отделе давно такой человек нужен. Я у тебя его заберу, Егоров.
– Товарищ Арсланьян, но я не могу оставить штаб без грамотного человека!
– Слюшай, Егоров, ты что, не хочешь со мной дрюжить? Или как?
– Хорошо, – грустно согласился начальник штаба полка.
Некрасов влетел в штаб, держа чайник в левой руке. В правой у него был хлеб, банка мёда и и заварной чайничек. Он быстро поставил всё это на стол.
– Некрасов, с завтрашнего дня ты переводишься на службу в особый отдел дивизии, – официальным тоном сообщил ему Егоров.
– Есть, – ответил Юрий, сделав удивлённое лицо.
На следующий день за Некрасовым прислали легковой автомобиль самого командира дивизии! Начальник особого отдела встретил его очень радушно, как младшего брата. Не задав Юрию ни одного вопроса, Арсланьян сразу же пригласил его за стол.
– Проходи, Некрасов! Садись! Борщ кушать будем. Слюшай, а тебе нравится борщ с зелёным укропом?
– Да, товарищ начальник особого отдела, – ответил Юрий.
– А кто тебе его варыл?
– Мама и очень вкусно.
– А где твоя мама сейчас?
– Умерла от тифа осенью 1919 года.
– Ой, Некрасов, несчастье какое! У меня тоже мамы давно нет.
Арсланьян лично насыпал ароматного борща в алюминиевую миску и подал её юноше.
– А где вы жили, Некрасов?