По обеим сторонам выставленных в ряд в центре зала гробов замерли в почетном карауле офицеры СС, все в чине не ниже полковника. По стенам от пола до потолка, чередуясь с горящими факелами, алели партийные штандарты: красно-кровавый фон с черной свастикой в центре. Справа от гробов расположились гаулейтеры и партийные деятели, слева — руководство рейха, промышленники, банкиры, послы союзных держав. В изголовье усопших установили небольшую трибуну с микрофонами. Никакого музыкального сопровождения. Только с улицы доносилась четкая барабанная дробь: двести музыкантов, выстроившихся в одну линию, слаженно выбивали ритм маршевой роты «Великая Германия».
Министр оглядел гостей. Отметил: отсутствует Ева Браун, любовница Гитлера. «Странно», — подумал он.
Шпеер не мог знать, что накануне вечером по поводу данной молодой особы в кабинете рейхсмаршала авиации разразился настоящий скандал. Геббельс настаивал на том, чтобы ее пригласили, Геринг же был категорически против.
— Еще не хватало, чтобы в последний путь боевых офицеров провожали разные шлюхи!
— Она должна присутствовать, — настаивал доктор Геббельс, только что прибывший из «Вольфшанце» (по официальной версии он ездил в Ставку для обеспечения сопровождения фюрера по пути в Берлин). — На церемонии будет присутствовать двойник. Его первый выход на публику. И он должен пройти по высшему разряду. Ева ему в данном случае только поможет.
Чем? Я как раз боюсь того, что будет совсем наоборот. Она же прекрасно помнит Гитлера!
— Вот этот фактор и станет главным критерием оценивания первого выхода Бургдорфа. Если Ева ничего не заметит, значит, мы поставили на нужную лошадку.
— А если нет? Я считаю, что пока не стоит рисковать. И вообще. Нужно либо сообщить девчонке обо всем, ввести ее, так сказать, в игру, либо наоборот: отвести от «куклы» подальше. Благо поводов для этого можно найти массу. Ади десять лет хотел на ней жениться. И никак не смог собраться. — Геринг брызгал слюной и метался по кабинету, словно загнанный в западню лев. — И знаешь, почему? Потому что еще нужно посчитать, со сколькими фотографами она успела переспать. Может, она уже сто раз триппером переболела!
— Ты преувеличиваешь. И прекрасно знаешь об истинной причине нежелания Ади жениться.
«Боров» тяжело задышал: ему было неприятно вспоминать о старой истории несчастной любви Гитлера к своей ближайшей родственнице.
А Геббельс имел свои виды на Еву Браун: он давно мечтал заполучить ее в постель. Но до сих пор ему мешал Гитлер.
— А как же их светлая чистая любовь, о которой известно всей Германии? — не отступал министр пропаганды.
— Да плевать мне, какая у них была любовь! — огрызнулся маршал, — Но я не позволю, чтобы наш план провалился из-за какой-то девчонки. А также не хочу, чтобы похороны превратились в светскую вечеринку.
Не согласиться с последними аргументами было невозможно. А потому Ева Браун так и не получила приглашения.
Шпеер отметил также, что среди присутствующих нет ни одного представителя вермахта. «И напрасно, — подумал он. — Не все генералы поддержали заговорщиков. А такой удар по их самолюбию в будущем может дать о себе знать».
Зал всколыхнулся. Обитые металлом двери распахнулись, и в сопровождении эскорта из личной охраны в зал вошел Гитлер.
Министр впился взглядом в невысокую фигурку фюрера, пытаясь найти хоть один изъян, могущий выдать в нем двойника. Но все было тщетно. Актер мастерски исполнял свою роль.
Геббельс тоже внимательно следил за Бургдорфом. То, что сейчас делал двойник, было тщательно отрепетировано ночью. В то самое время, когда для всех они «возвращались из Ставки». И хотя Геббельс не спал уже двое суток, сонливости он сейчас не ощущал. Нервы были на пределе.
Первый выход Бургдорфа в люди состоялся днем. Пресса, специально предупрежденная министром пропаганды, почти два часа ждала прибытия поезда из «Вольфшанце». И когда тот наконец состыковался с платформой и двери вагона распахнулись, журналисты, выглядывая из-под рук и из-за спин полицейских, не пускавших их к вагону, в первое мгновение не могли прийти в себя от шока.
Гитлер тяжелой походкой, прихрамывая (результат ночного пулевого ранения), с трудом сошел с вагонной площадки, после чего молча окинул взглядом присуствующих. Несколько секунд он оценивал обстановку, и когда убедился, что его готовы услышать, вскинул руку в знаменитом приветствии:
— Никаких слов. Сейчас. Сейчас только тишина. Мы свое слово скажем позже. И не здесь!
Геббельс вышел из-за спины «фюрера»:
— Господа, прошу пропустить! О конференции мы вас уведомим!
Геббельс припомнил, сколь грамотно Бургдорф прошел сквозь плотный людской коридор характерной шаркающей походкой. Эту походку они репетировали часа три. По идее Геббельса, фюрер должен был вернуться в Берлин сломленный телом, но не сломленный духом. И этот спектакль у него прекрасно получился: через час все газеты и радио только о том и трубили, что фюрер жив и, хотя и ранен, полон духовных сил и энергии как никогда. Но то были журналисты, которые мало общались с Гитлером тет-а-тет. Теперь задача стояла сложнее. В зале находились люди, знавшие фюрера не один год. А потому от Бургдорфа требовались полная концентрация и отменное мастерство.
«Фюрер» прошел к трибуне. Вспышки фотокамер ослепили зал.
Бургдорф вынул из рукава и украдкой положил на кафедру лист бумаги с текстом будущей речи. Те немногие, кто заметил его уловку, сделали вид, будто ничего не произошло.
— Народ Германии! — начал свою речь «рейхсканцлер». Голос звучал надрывно звонко. Так, как учил Геббельс. — Сегодня мне тяжело говорить, потому что я стою перед телами наших товарищей, отдавших жизнь за победу Германии. За победу Рейха! Рука предателя лишила их жизни. Мне особенно тяжело говорить потому…
* * *
Мюллер в момент выступления Бургдорфа находился перед стенами рейхсканцелярии: он инструктировал фотокорреспондентов и кинохроникеров о правилах поведения.
— Смотрите внимательно. — Его рука указала на взвод солдат СС, выстроившихся на импровизированном плацу перед центральным входом в рейхсканцелярию. — Меня интересует четвертый справа. Когда ему будут вручать награду, нужно зафиксировать все полностью. От начала и до конца. Вопросы?
Вопросов не было.
* * *
В помещении зала становилось душно. Геббельс почувствовал, как на рубашке, под мышками, разрастаются пятна пота. А двойник все вещал и вещал:
— …Мы должны стать такими, каким был Фридрих Великий, и вести себя соответственно. Я всегда говорил: дело нашей чести — заботиться о том, чтобы, если в Германии каждые 150 лет будет возникать такое критическое положение, как сегодня, наши внуки могли бы сослаться на нас как на героический пример стойкости…
К Гиммлеру протиснулся Шелленберг:
— Господин министр, информация из Лондона.