Но размеренность работы коллектива ООО «Де-ка» прервало неожиданное происшествие, случившееся утром во вторник.

Пришедший на работу с вынужденной задержкой, Платон Петрович услышал жалобно-кричащее от Надежды Сергеевны:

– «Платон! А у нас ЧП! Трубу прорвало!».

Вошедший было в кабинет за ключом Платон, только и успел удивлённо чуть ли не вскрикнуть, слегка от неожиданности отшатнувшись назад:

– «Так у Вас здесь говном пасёт!».

– «Да! Канализацию прям к нам прорвало!» – уточнила начальница.

Да! Действительно, жить стало интереснее и веселее! – согласился Платон со своим участковым терапевтом Алевтиной Васильевной Куликовой, которая как раз только что утром обсуждала с ним и взрывы в метро, и гибель самолёта, и пепел исландского вулкана. Знала бы она и о других событиях!? – про себя во всех смыслах подумал Платон.

Через некоторое время появилась и задержавшаяся комендант здания Нона Петровна Барсукова. Вскоре она пожаловалась Платону, что Надька подвела её, самостоятельно позвонив руководству института, и в живописных красках рассказав о происшедшей аварии.

– «Да-а! Надька подставила тебя с этим говном! Как будто не могла позвонить тебе на мобильник?! Мозгов у неё нет!» – посочувствовал бедной красавице Платон.

– «Ты не прав! Очень даже есть!» – мудро не согласилась Нона.

– «Ах! Ну, да! Только вот с корыстной направленностью!».

– «Да! Кстати! Я Надьке сказала, что не хочу видеть Гаврилу на своём юбилеё! Пусть отсылает его куда-нибудь с заданием! Он же сам из-за дармовой еды садиться за мой стол не откажется! Так она мне, засранка, ответила, что нет, тогда не будет никого!».

– «Да не волнуйся ты! Она ещё может сто раз передумать, и что-нибудь придумать! А вообще-то она, на мой вопрос, кто будет покупать тебе открытку с поздравительным адресом, ответила, что она сама купит! Так я теперь думаю, что купит опять какое-нибудь дерьмо, а то и вообще ничего?! Так что я сам куплю тебе адрес, подпишу его сам у кого смогу, и вложу в него давно написанное для тебя стихотворение!» – обрадовал предстоящую юбиляршу Платон.

Он тут же вспомнил это стихотворение, написанное им ещё в ноябре прошлого года, и вовсе не по случаю ухода на пенсию именно Ноны.

Оно было посвящено незнакомке, одиннадцатого ноября явно со своего юбилея шедшей в метро впереди Платона по переходу на станцию «Третьяковская», потом снова попавшейся ему, которой он, кстати, попридержал дверь на западном выходе со станции метро «Новогиреево», и шедшей затем с ним в попутном направлении мимо его подъезда. Тогда Платона, набросавшего к тому времени уже несколько четверостиший, даже подмывало дать виновнице творения свой телефон, чтобы потом передать ей посвящённое ей же стихотворение. Но он побоялся сглазить окончание стиха и с трудом сдержался. Через несколько дней он завершил начатое, озаглавив:

«55-и летней!»

Ах, женщина, женщина, женщина!

Грустны с поволокой глаза.

Уходит на пенсию женщина.

Уходит она навсегда!

Уходит она от подружек.

Уходит она от меня.

От чая уходит из кружек,

Что с нею я пил иногда.

Уходит она от работы.

Уходит она от забот.

А в жизни теперь будешь кто ты?

Каких обретёшь ты хлопот?

Ведь ты бы могла ещё долго

Работать, творить и любить!

Да вот разрешили бы только.

А что нам о том говорить?

Но жизнь одарила наградой

За труд, материнство, любовь:

Семья твоя стала отрадой

С теплом дочерей и сынов!

Ты в платье красивом и длинном

Проходишь в метро не спеша.

В плаще всегда модном и стильном,

Как прежде всегда хороша!

В руках твоих сумка с подарками,

Букеты красивых цветов.

Метро раскрывается арками,

Изяществом прошлых мостов.

На выходе в пункте конечном

Я дверь придержал для тебя.

Сейчас я не буду о вечном.

Я стих сочинил от себя.

Все женщины «русских селений»,

Конечно и городов,

Достойны поэта творений:

Достойны от сердца стихов!

Но пока Нона не знала этого.

– «Ну, хорошо! Приятно слышать! Я тогда из всех приглашу тебя одного! Ну, может Лёшка ещё пойдёт?!» – мечтательно заключила Нона.

– «Да вряд ли! Гудин и Ляпунов – два сапога – пара! Только один рваный, а другой нечищеный!».

И это было весьма точно. Ведь Платон напоминал маменькиному сынку Гудину его старших братьев – таких же сильных, знающих, независимых, просто русских. Поэтому он и ненавидел коллегу. Ведь и старшие не любили Ивана за то, что повзрослев, они вдруг поняли, что их мать нагуляла того с немцем, предав отца, их самих, Родину! И из-за того, что им теперь пришлось тайно ненавидеть и свою мать, они ещё больше ощетинились против младшего, порой неосознанно издеваясь над ним.

Другой, маменькин сынок поневоле Алексей, завидовал Платону и подсознательно недолюбливал его за то, что тот превзошёл его гениального и слишком занятого своими идеями отца в воспитании и в отношении к своим многочисленным детям.

И с этим Нона согласилась. В последнее время, пользуясь случаем, что во время ремонта ей приходится сидеть в маленьком цехе около вотчины Платона, она периодически снова донимала его разговорами на различные темы, в том числе опять сексуального характера.

Она будто хвасталась перед ним своими потребностями, возможностями и умениями, словно снова планомерно соблазняя его, и готовя себе нового будущего любовника.

С другой стороны, это можно было расценить, как безграничное доверие старшему товарищу, «брату», коему можно поплакаться в жилетку о своих бабских проблемах и мечтах; верной подружке, наконец, которая в отличие от женщин не будет завидовать, и не предаст.

Нона рассказала Платону, что замуж она вышла двадцатичетырёхлетней девственницей, а сейчас у неё, давно разведённой, два любовника.

Первый, с которым у неё ещё пять лет назад была любовь – Иван, был богат и чуть моложе Платона.

Женатый Иван не мог расстаться с любовницей – с женщиной, с которой ему было комфортно в моральном плане, дёшево – в денежном, и удовлетворённо – в сексуальном.

Но не так это было самой Ноне.

– «Когда я сижу на Иване, то не чувствую его…! Он мне не подходит по размеру! Поэтому я больше люблю минет! А он, гад, как кончит, так сразу и одевается по делам?! А перед… этим делом ляжет и спит?! Ублажай его тут! Я ему даже предлагала в подмышку или под коленку, а он испугался: ещё своей ляжкой мне… сломаешь!» – жаловалась она на, потерявшего совесть и мужскую порядочность, своего горе-любовника.