– Мама, папа, вставайте, я кушать хочу.
Но родители не встали. Он хотел заплакать, но боялся нарушить тишину и потому подавлял в себе слёзы.
Ни одна живая душа не появилась с ним рядом в этот день. Место страшной казни все обходили десятой дорогой. Только голос пьяной молодки послышался: «Глянь, а барчук-то кишки батькины сторожит…» – и тут же на полуслове оборвался. Видно, её увели.
А Егорушка снова и снова оглядывался назад. Ему казалось, что это видение – чёрные развалины – должно исчезнуть, а вместо них должен стоять их белый дом с колоннами. Он даже закрывал глаза, надеясь открыть их и увидеть всё так, как было, по-прежнему. Но он открывал их и снова видел всё ту же страшную картину.
Солнце давно перевалило за полдень, а Егорушка всё сидел на том же месте, не меняя позы. Больше всего ему сейчас хотелось его подушечку со львёнком. Но она осталась в том доме. Нет, она не ОСТАЛАСЬ, она СГОРЕЛА. День клонился к вечеру. Надвигалась ночь. Мальчику предстояло опять провести её здесь. Ему стало страшно. Он начал потихоньку хныкать, хлюпать носом, потом уже по-настоящему плакать. Но опять же – тихонько. Плакал, уткнувшись носом в коленки, от страха, от голода, от безысходности, от ужаса последней ночи…
– Вставай, пошли со мной, – кто-то тронул его за плечо. Егорушка поднял голову. Перед ним стояла женщина средних лет. Это была безмужняя селянка Анна Литвиненко. – Идём, борщика поешь.
Так он стал жить в сельской хате. Мужа Анны забрали ещё в 1914 году на фронт, и с тех пор – ни единой весточки. Она не знала, вдова она или нет. Детей у неё не было. К Егорушке относилась хорошо, только огорчало её, что мальчик не хочет говорить. Он молчал, не разговаривал ни с кем. Он целыми днями сидел лицом к двери, ожидая, что вот-вот в неё войдут папа и мама. Он не верил в события той страшной ночи. Это был просто сон. Плохой, кошмарный сон. Они живы, они ищут его и однажды они войдут в эти двери…
И однажды, в нескончаемый осенний дождь, дверь действительно открылась и в неё вошла… тётя Вера. Да-да, та самая, что предрекала Егорушке будущее учёного или поэта. Но это была уже не та блистательная дама из светского салона. Строгое платье под горло, как у сельской учительницы, никаких украшений. Она замерла на пороге, потом крикнула кому-то:
– Витя, это он! Мы нашли его!
Следом вошёл её муж. Они обнимали Егорушку, тискали его, прижимали, осыпали поцелуями…
– Ну, улыбнись же, малыш, – сквозь слёзы просила тётя Вера.
Но Егорушка не улыбался. Он разучился это делать после той ночи…
– Мы одни уцелели. Никого больше не осталось из нашей семьи. Всех большевики расстреляли. Даже детей не пожалели. И Полинку, и Сашеньку, и Лизоньку. А Димочка с книгой пошёл на расстрел. Когда начали стрелять, он очки потерял… Степан уже воевал, погиб в бою…
Расстреляли всех родственников за то, что князья, за то, что служили в царской армии. Тётя Вера осталась жива только потому, что муж её не был офицером. Вот так и решился сам собой вопрос о том, правильно ли она сделала, выйдя замуж за инженера.
Потом они долго ехали, были вокзалы, пересадки, толпы людей, говорящих на незнакомом языке… В конце концов, оказались в Лондоне. Денег у них не было. Все сбережения остались в российских банках, которые после революции попали в руки восставшей черни. Здесь пришлось начинать всё с нуля. Дядя Витя после долгих поисков работы сумел устроиться шофёром на такси. Это было нелегко – надо было хорошо знать город и язык.
Егорушка рос, он был замкнут, никогда не улыбался, не общался со сверстниками. Он ушёл в себя и неизменным оставался его взгляд: он смотрел куда-то вдаль, словно видел там что-то. А видел он ту ночь, когда плясали языки пламени, освещая озверевшие лица… Эта картина всегда стояла у него перед глазами. Он не мог забыть об этом ни дома, ни в школе, ни днём, ни ночью. И одна мысль буравила мозг: «Я должен уничтожить этих ублюдков, убить, разорвать на куски собственными руками…» Он хорошо помнил эти лица, он узнал бы их из миллионов. Тётя Вера внимательно следила за племянником. Она всё понимала. Поэтому, когда он смотрел в окно в непроглядную даль и у него вдруг начинали ходить желваки на скулах, а руки непроизвольно сжимались в кулаки, она подходила к нему, обнимала его и говорила: «Не надо, Егорушка. Ты русский аристократ, ты не имеешь права опускаться до таких низменных чувств, как злоба и месть. Бог всех рассудит, он всем воздаст по заслугам…» Но после той ночи Егорушка стал атеистом и материалистом. Если Бог есть, разве он мог допустить ТАКОЕ?
Потом умер дядя Витя, и Егорушке пришлось в 16 лет идти зарабатывать на жизнь. Начинал он грузчиком в порту…
Годы шли, а мысли о кровавой вендетте не оставляли его. Он уже был близок к той грани, за которой идея-фикс превращается в диагноз. Ему даже в голову не приходило, что, возможно, его обидчиков давно нет в живых. Они могли попасть в жернова сталинской мясорубки и по доносу соседа, кума или свата замолчать навеки в подвалах НКВД или сгинуть в необъятных просторах Сибири, куда высылали раскулаченных крестьян с семьями, предварительно отобрав у них всё до нитки. Могли умереть от голода 1933 года на Украине, или же встретить немецкую пулю на Второй мировой. Он хотел мстить призракам, чьи души уже давно покинули эту землю. Но Егор не думал об этом. Оно жаждал мести, он готовился к ней, он жил почти в походных условиях, не обзаводясь ни семьёй, ни имуществом – для того, чтобы в любой момент можно было выехать на родину. Вот только она освободится от большевиков и можно будет отправляться…
Ему было далеко за 30, когда он женился на русской девушке. Родился сын Николай. Семья отягощала его, к тому же супруга не разделяла его стремлений. Без сожалений он вскоре расстался с ней, правда, к сыну всегда приходил, от отцовских обязанностей не отказывался. Вот так и прошла жизнь.
Дед Егор неспешно рассказывал Владимиру о своём прошлом.
– И вот сижу теперь в свои 87 лет один, как перст. Времени много, вспоминаю, думаю обо всём целыми днями. И вот только теперь, в старости, пришла ко мне мудрость. Правильно в Библии говорится: если тебя ударили по одной щеке, подставь другую. Это, конечно, не в буквальном смысле надо понимать, тут смысл в том, чтобы не отвечать ударом на удар, злом на зло, потому что зло надо гасить сразу, не давая ему разгореться в большой пожар. Тот, кто отвечает ударом на удар, сам становится сеятелем зла, а за это неминуемо следует расплата. Вот я всю жизнь мечтал о мести, а в результате оказалось, что жизнь прошла мимо меня. Я сам у себя украл жизнь. Вот это и кара за дурные мысли. У тех убийц, наверное, уже и косточки истлели в земле, а я всё вынашивал планы отмщения… Вместо того, чтобы получать радость от жизни, радоваться своей молодости… А вот сейчас сижу и думаю: где мои двадцать, тридцать, сорок лет? Почему я так бездарно растратил их? Вернуть бы мне те годы! Я бы женщинами увлёкся, – с улыбкой сказал дед Егор. – По ресторанам бы их водил. В казино ходил бы, – совсем уж рассмеялся он.
Владимира удивило упоминание о Библии. Он знал, что дед Егор был яростным атеистом. Он хотел спросить, в чём причина такого пересмотра мировоззрения, но не хотел перебивать, а когда дед закончил говорить, то он уж и забыл об этом.