– Хватит реветь! Ребёнок скоро явится, жив и невредим, как всегда. Надеюсь, у меня хватит сил отколотить его как следует, хотя я пекла сегодня и целый день простояла у плиты.

Когда же часы пробили девять, я тоже почувствовала, что во мне нарастает лёгкий страх. Папа и я снова отправились на поиски; Сванте надо было готовить уроки, так что у него не было времени. Мы ходили почти целый час по городу, расспрашивая всех встречных. В конце концов у меня так заболели колени, что я едва шла. И вот тогда-то встретили мы одного из папиных коллег, и он совершенно случайно заметил:

– Говорят, в город пришли цыгане.

Я почувствовала величайшее облегчение.

– Всё ясно, – сказала я. – Пойдём, папа, и заберём его.

Цыганский табор расположился внизу, у южной таможни.

Его было слышно на расстоянии многих сотен метров. Лошади ржали, мужчины ругались, женщины спорили, а дети кричали. Повсюду кишмя кишели маленькие черноволосые детишки. Папа заглядывал во все шатры подряд, и в одном из них мы увидели сидевшего там Йеркера. Глаза его блестели от восторга. Он явно подружился по крайней мере с полудюжиной цыганят. Больно было смотреть, как при виде нас его восторг словно рукой сняло. Он выбежал из шатра, и на личике его написан был страх.

– Вы уже обедали? – испуганно спросил он.

– Да, – ответила я. – Мы обедаем в десять часов вечера только в самых исключительных случаях.

– А мама расстроилась? – огорчённо спросил он.

– А как ты думаешь? – спросил папа. – Конечно…

И тут Йеркер помчался стрелой, и, когда мы вернулись, он уже лежал в объятиях своей плачущей мамы. Майкен очень хотелось немножко поколотить его. Но мама сочла его спасение от тысячи смертей столь удивительным и необъяснимым, что вместо порки пошла и принесла ему еду – телячье жаркое с соусом, картофель и солёный огурчик, а ещё бутерброд и кисель. Всё это мигом исчезло в его беззубом ротике с достойной восхищения быстротой.

– Всё правильно, – заметил Сванте. – Блудного сына следует покормить жарким из откормленного телёнка. Таков обычай [92] .

Да, жизнь полна разных потрясений. Наш старый Улле – он колол нам дрова – ушёл из жизни. Он был двоюродным братом Алиды – чуточку слабый, но сердечный и добрый старичок, который, несмотря на свою слабость, настроен был весьма философски. Я горюю о нём, как горюют о людях, окружавших тебя во все времена твоего детства. Как-то раз он выстругал для моей куклы деревянную кроватку, и я никогда этого не забуду.

Алида оплакала его от чистого сердца, частично потому, что была привязана к нему, а частично потому, что любит поплакать. И ещё она облачилась в глубокий траур. Но на днях ужасная мысль ударила ей в голову, и как раз в тот момент, когда она лепила фрикадельки, она разразилась целым потоком слов:

– С ума я, что ли, сошла, носить красные брюки, когда Улле взял да и помер.

Затем она ударилась в слёзы, да так горько плакала, что если бы Улле услышал её, он бы наверняка сказал то, что так часто говаривал при жизни:

– Всё правильно! Женщины должны плакать!

Потрясение номер три случилось сегодня, и это было так неприятно, что мне даже не хочется говорить об этом. Я выполняла поручение мамы и, проходя мимо дома, где живёт Марианн, увидела Стига Хеннингсона, стоявшего в воротах.

– К твоим услугам, – сказал он. – Послушай-ка, Марианн очень хочет поговорить с тобою.

«Странно, – подумала я, – ведь всего пару часов назад я встречалась с Марианн в школе». Но всё равно я потопала вверх по лестнице – узнать, что ей нужно. Стиг последовал за мной. Как тебе, возможно, известно, он живёт в том же пансионе, что и моя подруга.

Мы вошли, но никакой Марианн там не было, и вообще ни одной живой души.

– Она в моей комнате, – сказал Стиг.

Не знаю, поверила ли я ему, но, во всяком случае, вошла туда и посмотрела. Комната была пуста.

– Тогда, наверное, она вышла, – произнёс Стиг.

И захлопнул за собою дверь.

– Мне кажется, ты чертовски мила, Бритт Мари, – немного погодя сообщил он.

– А мне, чёрт побери, тысячу раз наплевать, что ты думаешь, – выругалась я. – Выпусти меня!

– Чего спешишь, – уговаривал он. – Мы ведь можем немножко побеседовать.

– Мне ведь не о чём с тобой говорить, – разозлилась я. – А теперь я пойду.

– Не верю, – подло улыбаясь, проговорил он и подошёл чуть поближе. – Не будь такой спесивой, Бритт Мари. Тебе никогда не завоевать любовь парня, если ты не станешь чуть помягче и не пойдёшь ему навстречу.

– Думаю, ты не способен судить, что любят и что не любят парни! – в ярости вскричала я. – Как ты можешь с высоты своего роста разговаривать, как сопливый щенок!

И я пошла прямо к двери. Он схватил меня, но Сванте и я, верно, не случайно тренировались, нанося удары джиу-джитсу [93] друг другу. А к тому же ты ведь знаешь доморощенные уловки негодяев. Я вырвалась и, злая, как паучиха, выскочила за дверь. Волосы у меня стояли дыбом. Почти в ту же самую минуту вернулся домой Оке, он тоже живёт здесь… Понимаешь, у фру Линдберг самый большой школьный пансион в нашем городе… У меня было большое желание попросить Оке помочь мне отколотить Стига. Но каким бы хорошим ни был маленький добрый Оке, он не борец. Так что я без единого слова рванула дальше.

Во мне всё кипело от бешенства, и я была вынуждена выпустить пар; поэтому, вернувшись домой, я рассказала обо всём Сванте.

– Выйди из дома и убей кошку! – сказал он, потому что увидел, как мне необходимо разрядиться и излить свой гнев. Но сам он был не менее зол, чем я, и это замечательно подействовало на меня.

– Как плохо, когда тебе всего лишь четырнадцать лет, – вздохнул он, – а иначе этому подлецу не поздоровилось бы, я быстро начистил бы ему морду.

– О, никаких хлопот из-за меня, – сказала я. – Раньше или позже я сведу с ним счёты сама.

Жизнь полна потрясений, Кайса. Можешь поверить словам твоей закалённой тяжкими испытаниями

Бритт Мари

2 апреля

Что я говорила, Кайса, что я говорила? Разве я не говорила, что жизнь полна потрясений, или, может, я этого не говорила? Я и сама не знала, насколько была права.

Можешь ли ты понять, почему нельзя быть счастливой? Ведь быть счастливой так весело и так скучно быть печальной. Вероятно, это для того, чтобы закалиться, так я думаю. А теперь я – закалённый человек.