Гостиница находилась недалеко от гавани, на Баркли-стрит, через дорогу от чудесного зеленого парка. Это было пятиэтажное здание, замечательное тем, как сообщила мне Ирен, что ему целых пятьдесят лет. Подумаешь! В Лондоне есть тележки уличных торговцев значительно старше этого хваленого отеля!
Каким облегчением было зарегистрироваться в холле с гулким эхом и после рискованной поездки в лифте оказаться вместе с чемоданами в довольно приличном номере! Годфри настоял, чтобы мы путешествовали с комфортом, и заранее послал телеграмму, в результате чего мы могли получать деньги в американских банках. Работа на международной арене сделала адвоката еще более предусмотрительным, внимательным и компетентным, чем прежде.
Я знала, что после всех хлопот, связанных с прибытием в другую страну, нам предстоит одно неприятное дело. Ирен уже обменялась телеграммами с Пинк Кокрейн, договорившись вместе пообедать в тот же вечер.
Дай бог, чтобы мне удалось проглотить к вечеру хоть несколько кусочков! Однако я сомневалась, что смогу переварить то, что преподнесет нам наша американская знакомая.
Мне четырнадцать лет. Я живу вместе с матерью. Я присутствовала на свадьбе матери с Джеком Фордом… И тогда же в первый раз видела, как Форд схватил ее, пытаясь задушить.
Свидетельские показания Э. Дж. Кокрейн в суде, когда слушалось дело о разводе (1878)
– Итак, что это за вздор насчет моей матери? – спросила Ирен напрямик после обеда.
– Я не занимаюсь «вздором», – гневно возразила Пинк.
Примадонна улыбнулась в ответ на ее бурную реакцию:
– Я только хотела сказать, что у меня нет никакой матери и я никогда о ней не слышала. Поэтому мне весьма любопытно, кого ты выбрала для этой роли.
– Значит, ты проделала весь этот путь через Атлантику, чтобы сказать, будто у меня недостоверная история?
Теперь, будучи в состоянии сидеть прямо и даже есть, я не могла противиться желанию вступить в беседу:
– О, у тебя, несомненно, есть какая-то история, Пинк. Вы, находчивые репортеры, всегда что-нибудь состряпаете.
– Я палец о палец не ударила, чтобы найти эту историю, – ответила Пинк с жаром (значит, я задела ее за живое, на что и надеялась). – Она пришла ко мне сама, как всегда бывает с лучшими историями. Главное в газетном бизнесе – знать, какой материал станет сенсационным.
– Значит, это бизнес, – заметила Ирен с едва уловимым британским снобизмом. Будучи англичанкой, я готова была ей аплодировать. – Какое право имеет твой «бизнес» вмешиваться в мои личные дела?
– Потому что ты настоящая сенсация. Местная девушка, которая достигла успеха, – так же, как я.
– Местная? – не веря своим ушам, переспросила Ирен.
– Нью-Джерси находится довольно близко от Нью-Йорка.
– Я никогда и не отрицала, что родилась в Нью-Джерси.
– Вот именно. Но ты родилась вовсе не там.
– Мне лучше знать.
– Неужели? В то время ты была слишком мала, чтобы запомнить.
Пока что у них была ничья. Меня поразило, что молодая Пинк рассуждает с тем же превосходством, который так раздражал меня в мистере Шерлоке Холмсе. Оба они всезнайки, хотя между ними нет ничего общего.
Поскольку мы с Ирен находились далеко от дома, где остался наш гардероб, то были одеты в скромные блузки, юбки и короткие жакеты. Пинк на правах хозяйки выбрала гораздо более шикарный туалет. По-видимому, она питала слабость к широкополым шляпам, напоминающим мушкетерские. Правда, вместо пышного плюмажа ее головной убор украшали шелковые и бархатные цветы. Конечно, мисс Пинк понятия не имела о мушкетерской чести. Все ее хваленые репортажи о пороках общества были сделаны под чужой личиной, словно она воровка или сыщица. Сомнительно, что она когда-нибудь снова оденется мужчиной, – в отличие от Ирен, которая носила мужской костюм еще в те дни, когда служила в агентстве Пинкертона, а порой и теперь.
Пинк была слишком женственной, чтобы отказаться от своих чар: стройная молодая женщина с осиной талией. Каштановые волосы падали мягкими локонами на лоб и были забраны за уши, что подчеркивало идеальный овал лица. Она казалась скромницей – точь-в-точь школьная учительница. Несомненно, именно поэтому так удавался ее маскарад, когда она исследовала неприглядные стороны жизни.
Ирен поправила серебряный браслет рассеянным жестом, словно расставляла пешки на шахматной доске. Интересно, ответит ли она на вызов Пинк оливковой ветвью, вручив цветок из вазочки на столе, или сделает выпад столовым ножом?
Наконец примадонна заговорила:
– Меня привело на эти берега вовсе не упоминание о матери. Дело в том, что речь шла об убийстве. Правда, попытки убить мою мать совершенно безнадежны. Я сирота, как тебе, безусловно, известно.
Сирота! Я с испугом смотрела на подругу.
Годфри было трудно признаться, что он… в общем… э-э… незаконнорожденный. Это означало, что либо его отец был повесой, либо поведение матушки оставляло желать лучшего. Так вот, Ирен было не легче признаться в происхождении, которое послужило сюжетом множества мелодрам. Она была оперной дивой, а опера ставит себя гораздо выше мелодрамы – хотя в роскошных ариях полно такой же сентиментальной чуши.
Во всяком случае, таково мое мнение.
Пинк внезапно умолкла, и Ирен с улыбкой продолжала:
– Даже ты когда-то подписалась: «Одинокая сирота». Как ты мне говорила, письмо с такой подписью заинтересовало редактора «Питтсбург диспатч». Остальное уже принадлежит истории журналистики, Нелли Блай – или будет принадлежать, если ты своего добьешься. Но ты же вовсе не была «сиротой», не так ли?
– Ты тоже! Лично я подозреваю нескольких женщин в том, что кто-то из них был твоей матерью.
– Так, теперь у меня уже избыток матерей! Надо же, ты «подозреваешь!» Но это всего лишь твое воображение, которое у «одиноких сирот» весьма богатое.
– Я использовала эту подпись с целью дать понять тому противному редактору «Диспатч»: женщины работают не только для того, чтобы бросить ему вызов. Нет, просто у них нет мужчины, который бы их содержал. Многие женщины – «сироты» в том смысле, что они должны сами о себе заботиться, и нечего их за это оскорблять.
– Слушайте, слушайте! – воскликнула Ирен, как будто находилась в парламенте. – Превосходная речь. Она напомнила мне, что мы с Нелл несколько лет тоже зарабатывали себе на хлеб. Но поскольку ты солгала, назвав себя сиротой, это слабый довод в пользу того, что женщины заслуживают достойной работы. Выходит, что работа – акт благотворительности, а не заслуженное право.
Примадонна перегнулась через стол. Голос у нее сейчас был таким нежным, словно она пела колыбельную; в заблестевших глазах читалось сочувствие.