Хозяйка поднялась и, шурша юбками, сделала ровно три шага.
– Мадам Нортон? – обратилась она ко мне, в результате чего я по крайней мере двадцать секунд не могла вымолвить ни слова. Между тем она перевела взгляд на Ирен. – Не знаю вашего имени, но вы мне кого-то смутно напоминаете.
– Мы были соученицами, – ответила Ирен.
Гладкое белое чело, обрамленное рыжими волосами, слегка затуманилось.
– В самом деле? – сказала хозяйка. – Увы, у меня ужасная память на имена и лица. Все мои друзья и родные в курсе, но… э-э… давним знакомым я могу показаться невежливой.
Нам так еще и не предложили сесть.
Ирен скользнула по пушистому ковру и без приглашения уселась в кресло эпохи Людовика XIV, покрытое гобеленом.
– Дело в том, – непринужденно продолжила она, расправляя складки шикарного платья от Ворта, – что мы были соученицами в школе юных канатаходцев, шпагоглотателей и разных диковинных уродцев.
– А вы из Франции? – осведомилась миссис Гилфойл, снова взглянув на меня. Она томно растягивала слова, как это принято в высшем свете, но в ее выговоре было что-то от торговки рыбой.
– Из Парижа, – уточнила Ирен. – Мою подругу, мисс Хаксли, и меня вызвала в Штаты наша предприимчивая знакомая – корреспонентка Нелли Блай.
Черты нашей хозяйки снова затуманились. Если имя «Ирен Адлер» и было забыто, то псевдоним «Нелли Блай» заставил миссис Гилфойл напрячься.
– Нелли Блай! Такое вульгарное имя, к тому же ненастоящее. Она одна из этих девчонок, которые охотятся за сенсациями и вечно выставляют напоказ уродливые стороны жизни.
– Вот именно. Поэтому она нас сюда и вызвала. В настоящее время она исследует закулисье, где выросли мы с вами. Вы, конечно, знаете Рину-балерину и Мерлинду-русалку? А я, кажется, припоминаю сестер-близнецов, вместе с которыми выступала на сцене. Их звали Вильгельмина и Уинифред.
Миссис Гилфойл повернулась к нам спиной и направилась к дверям со всей скоростью, которую позволяли ей развить тяжелые юбки.
– Струсила и удирает, – прошептала мне Ирен, подражая гнусавому выговору американцев. – Ай-яй-яй!
Женщина захлопнула двери своими белыми ручками, затем повернулась и прислонилась к ним спиной. Вероятно, она не хотела, чтобы в комнату кто-нибудь зашел, или не желала выпускать нас. Мы оказались пленницами в огромном, уродливом, темном доме, который, как дорогая шкатулка для драгоценностей, была обит изнутри роскошными тканями. Шкатулка для драгоценностей или гроб. Призраки, снова пришло мне в голову.
– Теперь меня зовут просто Мина, – произнесла хозяйка недружелюбным тоном. – Кто вы, мадам, и чего желаете?
– Я именно та, чье имя указано на визитной карточке: Ирен Адлер Нортон. Признаюсь, я не очень хорошо вас помню, но ведь мы обе сильно изменились с тех давних пор. Мне известно из авторитетного источника, что мы вместе выступали в разных театрах. Наши имена стоят рядом на афишах.
– И теперь, когда вы узнали, что я удачно вышла замуж, вы намерены шантажировать меня прошлым?
Последовала пауза. Ирен лукаво приложила палец к подбородку театральным жестом. Раньше я не замечала у нее ничего подобного.
– О, – пропела она сладким голоском, – такое не пришло мне в голову. Пожалуй, я могла бы заняться шантажом, не правда ли?
– Теперь я вас вспомнила. – Миссис Гилфойл оторвалась от двери и вернулась к нам величавой поступью, напомнившей мне гепарда Сары Бернар. За ней волочился шлейф из тафты и парчи, как шикарный хвост. – Вы та мастерица на все руки, чье имя всегда стояло в афише под моим.
Ирен подняла бровь. Мы обе просматривали коллекцию афиш. Сценические псевдонимы моей подруги неизменно фигурировали над именем мисс Вильгельмины Германн.
Однако Ирен не собиралась дискутировать на эту тему – ей важнее было получить информацию.
– Пожалуй, – согласилась она с обезоруживающей скромностью, – теперь я тоже вспомнила. Но я многое забыла и занимаюсь сейчас поисками утраченного. У вас есть… дети? – В последнюю фразу Ирен вложила слишком много чувств.
– Нет. – Миссис Гилфойл застыла на месте, словно пронзенная пулей. – Нет… пока еще.
Примадонна, которая всегда сразу же замечала собственную оплошность, поспешно продолжила:
– О моя дорогая, у меня тоже. Пока что. И у мисс Хаксли – хотя тут как раз нет ничего удивительного. Во всяком случае, я достигла того возраста (признаюсь, мне за тридцать, и такому юному созданию, как вы, меня не понять), когда мне безумно захотелось найти свою мать.
Миссис Гилфойл, несмотря на грубую лесть Ирен относительно ее возраста, бледнела все больше на протяжении этой прочувствованной речи. Моя подруга, превосходная актриса, искусно играла на чувствах хозяйки. Надо сказать, даже я снова вспомнила покойную матушку, и на глаза у меня навернулись слезы. Однако все, что говорила Ирен, каждая искусная пауза, сделанная ею, лишь усугубляли ситуацию.
Хотя я всегда доверяла безошибочному театральному чутью примадонны, в данном случае мне очень хотелось вмешаться и исправить положение.
– Миссис Гилфойл! – Я заговорила впервые и поэтому приковала к себе внимание не хуже Сары Бернар. Того, кто говорит последним, слушают в первую очередь! – Миссис Гилфойл, простите нас за вторжение и поверьте, что мы ни в коем случае не хотели причинить вам неудобство. Однако моя дорогая подруга внезапно осознала, что она сирота, которую шторм швыряет из стороны в сторону на груди океана жизни. Теперь она испытывает запоздалое желание узнать что-нибудь о женщине, которая ее родила. Прошло много лет, и имеется очень мало фактов. Вы что-нибудь помните из того времени, которое и вы, и она желали бы забыть… вернее, должны забыть? Ведь теперь у вас обеих респектабельная жизнь. Моя дорогая Ирен – известная оперная дива на континенте.
Тут я запнулась и умолкла, так как из-за последней фразы глаза нашей хозяйки снова сверкнули. Увы, я тоже совершила промах.
– Взываю к лучшему в вас, – поспешно продолжила я. – Есть ли какие-нибудь сведения о матери Ирен, которыми вы могли бы поделиться? Наверняка что-то было, какой-то намек…
– Нет. – Миссис Гилфойл снова направилась к нам величественной походкой. Своей мрачной решимостью она напомнила мне Божественную Сару, которая вот-вот примет яд перед огнями рампы. – Мне жаль. Я ничем не могу помочь. Не могу. Я даже не могу стать матерью сама…
В последней фразе, вырвавшейся у нее, звучали безутешное горе и душевная боль.
Миссис Гилфойл упала в кресло.
Я снова подумала о Бернар. Может быть, этой французской актрисе так рукоплескали, потому что она умела затронуть сокровенные чувства. Она покоряла своей игрой богатых и могущественных женщин, которым было отказано в радостях материнства.