По тропинке шагал Скелли – неторопливо, словно на прогулку вышел. Из оружия при нем был только пистолет. Он поднял глаза, будто знал, что его держат в перекрестии прицела, и не придавал этому значения, а потом проследовал за sicarios и скрылся между домами.
Ну что ж, неудивительно, что Скелли перекинулся к Ла Фамилиа. Куда еще ему было податься? А решающим аргументом в переговорах стали «РПГ» из того самого контейнера, которые он благополучно приберег. Мардер понял, что бессмысленно ненавидеть его за предательство. Пепа права. Скелли не обычный человек, он похож на стихию – такой же смертоносный и чуждый морали, как ураган.
Мардер снова приметил какое-то движение. На плоскую крышу одного из домов забрался человек и встал так, чтобы его не было видно из-за бруствера на крыше. В руках он держал базуку. Мардер успел крикнуть: «Ложись!», потом ракета стартовала, и в следующую секунду башенка с оборудованием разлетелась на куски.
Он подстрелил бандита и сполз на террасу. Очевидно, базука была не одна, поскольку почти сразу только что покинутая им башенка взорвалась столбом пыли, во все стороны брызнули осколки камней и черепицы. Повсюду лежали раненые – стонали и плакали, звали матерей, кто-то совсем затих. Мардер отбросил винтовку и стал помогать переносить раненых в лазарет. Каждые несколько минут дом сотрясал взрыв очередной ракеты или одной из самодельных мин, заложенных силами обороны.
Во время последнего рейса в лазарет воздух прорезал жуткий крик, точно вопила банши [161] , – это Ампаро стояла на коленях над почерневшим окровавленным телом своего сыночка, и безутешное горе обезобразило ее приятное умное лицо. Она трясла труп, била по обмякшим щекам и испускала вопль за воплем, пока другие женщины ее не увели.
Мардер отыскал взглядом отца Сантану и подождал, пока тот закончит помазание умирающего – человека по фамилии Энрикес, который делал из стекла маленьких блестящих зверюшек. Когда священник поднял глаза, Мардер сказал:
– Идемте со мной. Я хочу кое о чем вас попросить.
Они отошли в угол. Мардер вгляделся в лицо отца Сантаны. Кожу и черные как смоль волосы священника припорошила пыль от штукатурки. На его воротнике-колоратке виднелись пятна крови. У него был вид испуганного человека, который отчаянно храбрится. Мардер подумал, что мексиканец напоминает Скелли в пылу сражения, и это еще больше убедило его в том, что священнику можно доверять.
– Рад видеть вас здесь, святой отец. Как вы пробрались к нам?
– Я приехал еще до нового штурма. Тамплиеры обрадовались мне. У них много умирающих, и они не возражали, чтобы я помог и вам.
– Что ж, хорошо, что вы здесь. Послушайте, святой отец, так больше нельзя. Вторичные позиции подавляют одну за другой, у людей кончаются пули. С таким количеством боеприпасов мы сможем удерживать дом лишь несколько часов, не дольше. Прошу вас выйти к ним и договориться о перемирии.
– О чем вы? Если они и так победят, то что вы можете им предложить?
– Себя. Куэльо я нужен живым. Ему захочется помучить меня, выставить мое тело у всех на виду с назидательной надписью – как предупреждение всем, кто вздумает ему перечить. Если он не согласится, скажите, что мы будем стоять насмерть. Ему придется вычищать дом комната за комнатой. У нас еще предостаточно АСДТ [162] . Он потеряет сотни людей и так ослабнет, что его сможет прижать какой-нибудь другой картель или jefe. Кроме того, скажите ему, что я готов официально передать ему права на всю мою собственность.
– В самом деле? А я слышал, вы учредили ejido.
– Верно, только jefe про это не знает. Я могу подписать любой документ, но по мексиканским законам он не будет иметь силы. Так мы выиграем время, отец. Когда Пепа опубликует свой репортаж, общество станет требовать вмешательства военных. Все люди Куэльо сейчас на острове. Их возьмут одним махом.
– Но вас убьют. Вас будут пытать.
– Возможно. Но как говорят у нас, фелисистов, победа или смерть. И да, они могут ведь и вас застрелить. Ну так что, возьметесь?
Священник звучно сглотнул, кадык его дернулся. Затем он широко улыбнулся.
– Может, оба станем святыми. Сан Мигель и Сан Рикардо Мичоаканские – навеки вместе, как Перпетуя и Фелицитата [163] . Знаете, я вот давно гадаю – не предрасполагает ли сама фамилия «Мардер» к мученичеству? Не кроется ли в ней некий потайной смысл?
– Нет, никакого отношения к мученичеству моя фамилия не имеет. По-немецки «мардер» означает «куница» – это такой крупный хорек. Проныра. Если задуматься, мне это больше подходит.
Отец Сантана рассмеялся, но каким-то визгливым смехом. Затем он выдохнул, словно изгоняя из легких ядовитый газ.
– Господь Всемогущий! А ведь это даже интересно. Я так долго, долго жил в ужасе перед ними – а теперь ужаса нет. Бояться смерти – сущий идиотизм, особенно с моим родом занятий, а теперь я и вспомнить-то не могу, каково это было – бояться. Наверное, это как научиться плавать… нет, говорить – и потом ты уже не помнишь времени, когда не умел этого. Что ж, дон Рикардо, жалею лишь о том, что мы с вами столь мало и редко беседовали на эти возвышенные темы.
– Мы еще живы, святой отец, – произнес Мардер. – Вам надо где-нибудь раздобыть белый флаг.
Стата отмеряла время по гребкам, что помогало оценить и пройденное расстояние: в жизни она столько раз проплывала восьмисотметровку, что неплохо представляла, сколько примерно для этого требуется движений. Спустя пять таких интервалов – то есть четыре километра – она чувствовала себя нормально, по крайней мере, физически. Прежде ей не приходилось плавать на такие расстояния в море, ну да и что с того – вода есть вода, а на соленой, вообще-то, держаться проще, чем на пресной, хоть какое-то преимущество. Продвигаясь вперед, она думала о классических заплывах на длинные дистанции – скажем, Ла-Манш в ширину составлял около сорока восьмисотметровок, – с которыми сотни раз справлялись другие люди, причем все они не отличались каким-то там особым соревновательным духом. Ей это тоже по силам – двадцать одна миля, чего тут сложного. Ну или двадцать восемь с половиной, если оплыть по кругу Манхэттен, а это какие только неумехи не проделывали.
С другой стороны, все эти люди были не совсем одни, плыли не в темноте и знали расстояние до берега. Сколько же до него? Может, все тридцать миль? Удастся ли ей проплыть тридцать миль без многомесячной подготовки, с балластом из мешковатой рубашки, с пистолетом в нагрудном кармане, из-за которого у нее на каждом гребке сбивался баланс? Наверное, нет. Но расстояние должно быть меньше, гораздо меньше. Она поднялась на яхту, когда с той еще было видно сушу, а путь на моторке не мог занять больше получаса – и далеко ли они отошли потом? Стата припомнила, как сидела в пустой кладовой. Если бы судно неслось на всех парах, она бы уловила вибрацию от работающих винтов, но никакой вибрации не было. Или все-таки была? У нее вылетело из памяти.