Все игроки отвлеклись от партий и одновременно повернули головы в сторону зеленоватого щита.
— Пресс! — приложив палец к губам, к Виктору направлялся главный судья, тучный, потный француз с вечными пятнами пота у подмышек на его рубашках.
— Comment le traduire? [2] — тыкая пальцем в листок, гневно спросил Одинцов.
— Je ne parle pas russe… [3] — разводя руками в стороны и обдавая Виктора специфическим запахом, проговорил судья…
— Же не парль, же не парль! — передразнил его наш игрок. — Еще скажи: моя же не па сис жур, — не ела семь дней, на тебя это очень похоже! — Виктор вспомнил в эту секунду образ Ипполита Матвеича из бессмертных «12 стульев».
Толстяк пыхтел, молча смотря на русского. В его глазах было снисходительно-презрительное удовлетворение. Он был один из тех, кто накануне вечером проголосовал за исключение Одинцова из турнира.
Который выиграл семь первых партий подряд, в восьмой сделал быструю ничью, обеспечив тем самым себе победу в соревновании.
— Что за рейтинг вы мне здесь приписали?! — нервно произнес Виктор. — Какие 2440? Вы что, обалдели? У меня вообще нет его! И будет лишь через 4 месяца! После того, первого моего турнира на севере Франции его только посчитают!
— Je ne parle pas russe! — опять пожал плечами судья, и, повернувшись, пошел на свое место за длинным столом.
Это была катастрофа.
Виктор вышел на свежий весенний воздух и, обхватив голову руками, присел прямо на узкий каменный бордюр, возвышающийся вдоль тротуара. Он, с невероятным трудом собравший деньги по родственникам и знакомым на эту поездку, и так надеявшийся на успех, бьи в отчаянии.
Одинцову хотелось плакать.
Лишившись работы в разорившемся НИИ, которые пачками провалились в небытие в начале 90-х, он надеялся поправить свои денежные дела с помощью своей давней и горячей страсти — шахматной игры.
С детства Виктор серьезно увлекался ими, и если бы не его поступление в аспирантуру, то в обойме шахматных профи была бы еще одна сильная боевая единица.
Время все расставило по своим местам.
Семья влачила полуголодное существование, и Одинцов решил рискнуть.
Первый же выезд в страну «загнивающего» капитализма принес неожиданный успех. В довольно сильном соревновании Виктор попал в первую двадцатку. И, хотя получил совсем небольшие деньги по обычным западным меркам, домой возвращался окрыленный.
На радостях целую неделю отмечали успех с друзьями, родственниками и соседями.
— Ну, ты, Витюха — давай и дальше так! Развивай победу! — хлопнул Одинцова по плечу подвыпивший приятель Костя. — Дави всех этих французиков и немчуру, как Кутузов в 812-м и Жуков в 45-м!
— Постараемся! — улыбался Одинцов.
Природа наделила его стройной фигурой под метр восемьдесят пять, копной жестких волос льняного цвета и большими, доверчивыми сероголубыми глазами.
— Когда еще за кордон рванешь? — жуя соленый огурец, поинтересовался сосед по лестничной клетке Гога, большой любитель шахмат, домино и женщин.
— А вот, скоро! — улыбнулся Виктор и достал купленный им в первой поездке французский журнал “Europe Echecs” — Смотрите, какой турнир с большими призами начнется через месяц в Париже! — он ткнул пальцем в одну из строчек.
Все с любопытством склонились над красивыми глянцевыми страницами.
— А почему там написано какое-то «Торси»? А не Париж? — с удивлением подняла голову Лиза, жена Виктора, изучавшая в школе французский язык.
— Так это пригород их столицы, — пояснил Одинцов, — там и будет играть народ.
— И много? — с уважением посмотрел на соседа Гога.
— Человек триста, не меньше, зато первый, видите, приз десять тысяч франков! — пояснил Виктор.
— А сколько это на наши деньги? — полюбопытствовал Костик Бывший ученый назвал цифру, и приятель присвистнул:
— Вот это я понимаю! Не то, что наши жалкие зарплаты. И всего девять дней работы, да?
— Девять, но очень нервных, — улыбнулся Одинцов.
— Папа! А ты нам еще что-нибудь привезешь из-за границы? — подскочила к Виктору пятилетняя дочь.
Он ласково потрепал ее по белокурым кудряшкам:
— Конечно, Наташа, зайка моя! Если папа твой выиграет там денежку…
— А ты постарайся уж, папуль! — детские глаза серьезно, по-взрослому заглянули Виктору в душу. — А то опять нам будет нечего кушать…
* * *
Одинцов достал из кармана рубашки пачку сигарет и, чиркнув слегка дрожащими пальцами по колесику зажигалки, закурил.
Потом вытащил из джинсов смятые купюры, какую то мелочь и, не спеша, пересчитал.
Денег оставалось в обрез. Только на то, чтобы доехать в сидячем вагоне до Берлина, а там получить место в поезде до Москвы.
Все средства съела дешевенькая гостиница с двумя синими звездочками и громким названием «Hôtel de France», которую Виктор нашел после долгих блужданий по Монмартру на rue Richer.
Сто франков в сутки — это по-божески…
Одинцов отчаянно экономил на еде, ограничивая себя утренней чашкой кофе с круассаном, и вечерним походом в кафешки типа Макдональдса или Burger King.
Иногда во время партии Виктор не выдерживал жуткой пустоты в желудке и в турнирном буфете покупал себе стаканчик кофе с сэндвичем.
Все надежды были только на первый приз.
И они — рухнули.
Виктор горестно дымил сигаретой, блуждая рассеянным взглядом по ухоженному зеленому газону, который окружал большой спортивный комплекс, где сейчас три сотни игроков боролись за денежные призы.
— Как дела, молодой человек? — знакомый голос вывел Одинцова из состояния ступора. — Вы уже снова сегодня победили?
Виктор резко поднялся и обернулся.
Доброжелательно улыбаясь, на него смотрел пожилой господин, с которым он успел познакомиться в шахматном клубе на Монмартре, принадлежащем известной всем игрокам мадам Шодэ.
— А… Василий Петрович! Добрый день! — как можно непринужденнее ответил Виктор.
Ему сразу понравился этот русский эмигрант лет семидесяти, который почти всю жизнь прожил во Франции, но при этом прекрасно разговаривавший на родном языке. Он каждый день приезжал сюда посмотреть за игрой, к которой в свои преклонные годы питал несомненный интерес.
— Что случилось, Витя? — Василий Петрович с тревогой заглянул в грустные глаза Одинцова.