Накануне он не спал.
Он мучительно думал — кому же надо было выбить его из душевного равновесия перед таким ответственным соревнованием? И логика с неумолимой ясностью подсказывала: тем, кто заинтересован в его поражении. А именно — французам.
Других объяснений он не находил. Интуиция подсказывала ему, что в этом деле замешан Леня Гельфанд. Но найти программиста и «тряхнуть» на предмет признательного лепета у Виктора не было времени. К тому же он опасался провокации и скандала перед игрой.
С ненавистью глядя на этих деятелей, Одинцов проникся одновременно этим чувством и к Леконту: гладкому брюнету, невысокого роста с синевой на свежевыбритой шее. Тот снисходительно слушал оды в свою честь и слегка кивал головой очередному оратору.
Болельщиков Одинцова в зале практически не было.
Наэлектризованная аудитория требовала одного: победы своего соотечественника! И это сыграло на руку русскому шахматисту: француз, несмотря на свою внешне кажущуюся флегматичность, «перегорел».
Он с первых ходов ринулся в атаку на позиции противника.
Виктор играл самостоятельно, без помощи Симоны:
…«Так… молодец, молодец, как ты хочешь поставить мне мат! Я тебе скоро поставлю кое-что! Ну, давай, что задумался? Или уже видишь издалека мой укол? Я вам покажу, мать вашу — как пытаться выбить меня из колеи! Только спокойно, не торопись просчитывай! Спокойно! Рука, рука!»
И Одинцов левой рукой под столом сдерживал свою правую кисть, стремящуюся сделать быстрый ход. Есть такой «прием» у шахматистов. Когда надо все проверить, если позволяет время, не спешить с импульсивным решением.
Публика восторженно шумела.
Ей казалось, что еще чуть-чуть, и их любимец заматует русского. Зрители не заметили, как в один момент Патрик, разгуливающий по сцене с видом будущего победителя, странно дернул головой и быстрым шагом вернулся на свое место.
Он понял все!
Контрудар, острый, как клинок горца, тонко задуманный издалека, теперь поворачивал течение партии.
Виктор не стал томить француза, и, взглянув на него, сделал намеченный ход.
Леконт побледнел.
В зале наступила тишина. Какой неожиданный оборонительный маневр! Спустя десяток ходов все было кончено…
Французский гроссмейстер, проговорив сквозь зубы короткое: «Сдался», пожал Одинцову руку и покинул сцену.
На вторую партию у Виктора просто не хватило сил. Он опять всю ночь не сомкнул глаз, переживая за Симону. Спал только вечером часа два, после того как вернулся домой после партии.
Леконт провел атаку в своем обычном стиле и сравнял счет.
Париж ликовал!
— Ну, уж нет! — сквозь зубы проговорила Симона, выслушав сообщение в спортивных новостях. — Хватит!
Короткий звонок на бульвар Пого.
— Не надо! Ты еще слаба! — закричал Виктор поздно вечером.
— Делай, как я сказала! Будь готов к встрече со мной! — твердо прозвучал в трубке голос любимой.
Третья партия.
Одинцов передвинул вперед королевскую пешку.
Леконт ответил любимым 1… е7 — е6.
Французская защита.
Публика довольно потирала ладони. Русский выглядел сломленным.
В наушниках тихо прозвучал шепот Симоны:
— Я здесь, мой хороший… Мы снова вместе против них. Дэ два — дэ четыре…
Женевьева сидела в зрительном зале, внимательно наблюдая за лицом Виктора. Она недоуменно приподняла брови, увидев, как повеселел русский во время своего движения пешки на поле d4, словно он изобрел этим давно известным ходом нечто такое, неподвластное уму других людей.
Лицо Одинцова преобразилось, он выпрямил спину, и привычным движением правой ладони пригладил непокорные пряди светлых волос. Женевьева готова была поклясться, что его глаза в эту секунду засветились любовью.
Леконт был разгромлен в тридцать восемь ходов. Его очередная кавалерийская атака была остановлена с небывалой легкостью — русский играл необычно быстро и имел запас времени полтора часа.
Когда соперники обменивались бланками партий, а зал гудел раздраженным ульем, Женевьева подошла вплотную к сцене.
И встретилась глазами с Виктором.
«Да…неужели так?? Точно!.. это она… наверное она! Как же я раньше не догадался! Она — мстит!»
Француженка молча смотрела на желанного мужчину, пытаясь прочесть в его глазах хоть малейший намек на взаимность, небольшую искорку радости от того, что видит ее…
Однако выражение глаз Одинцова становилось все более жестким.
«Он догадывается! Ну, погоди, это для тебя еще не последний сюрприз!» Незримая дуэль взглядов мгновенно прервалась: Женевьева резко повернулась и пошла к выходу из зрительного зала.
…Пальцы Виктора нежно гладили тело девушки. Казалось бы — он знал любой изгиб ее кожи, каждый квадратный сантиметр, каждую складочку, каждое родимое пятнышко.
Но нет.
Он открывал для себя все новое и новое. И теперь будто бы заново, после разлуки, показавшейся вечностью, он смотрел другими глазами на любимую.
— Говори, говори еще… — шептали припухшие губы Симоны, — я улетаю в блаженство, когда слышу такие слова.
И он придумывал новые нежности, ласково называл её смешными прозвищами, говорил о том, как безумно счастлив, что нашел её в этом огромном мире.
Она замирала от восторга. Она была на седьмом небе. Она готова была кричать на весь мир о любви.
Но утром, развернув газетную полосу, почти физически ощутила, как тяжелым небоскребом рушиться на ее счастье фотография в полполосы с кричащим заголовком:
«Русский претендент расслабляется после игры».
И на фото: обнаженный Виктор с голой женщиной, по виду напоминающую проститутку, — на большой постели. Интимные места закрыты черными квадратами. Рядом с мужчиной сверкает обложкой свежий номер ежемесячного шахматного журнала. Что вышел в свет две недели назад. Симона видела его на столе рядом со своим ноутбуком.
Она закрыла глаза и машинально потянулась рукой к стене, чтобы не упасть…
Маршалл медленно вошла в свою квартиру. Окинула взглядом ее. Детали и предметы, такие знакомые, показались чужими.
Ненужными, бессмысленными.
Часы показывали девять утра. Симона физически чувствовала тяжесть нового времени. То, что было до девяти — ушло. А теперь настало новое измерение.
Она боялась войти в спальню и увидеть точно такое же спящее тело, что на фото в газете. Только в одиночестве…
— Поверь мне!! Поверь, моя единственная!! — Виктор тряс девушку за руки, глядя в ее заполненные слезами глаза. — Это все сделано специально!! Неужели ты не понимаешь???