Рим предстал перед ними во всем великолепии.
Золотистое, нежаркое сентябрьское солнце нежно грело кожу с голубого итальянского неба, небольшой ветерок разгонял обычный смог над огромным городом.
Они бродили по всем известным местам, фотографировались вместе с «гладиаторами» — хитрющими мужичками, одетыми в форму римских легионеров, с мечами в руках, любовались величием собора Святого Петра, Пантеона, бесценными картинами в музее Ватикана.
— Ой! Какая острая эта «пеперонни»! — засмеялась Симона, отведав настоящей итальянской пиццы в гостиничном ресторане. — Все горит во рту!
— За тебя! — Виктор поднял бокал с красным вином.
— И за тебя тоже, — ответили карие глаза, — я иногда боюсь…
— Что боишься? — удивился мужчина.
— Я боюсь, что это счастье может внезапно закончиться. У меня появилось предчувствие.
— Какое предчувствие? Я тебя люблю, вот и все! Мне больше ничего не надо! — встревожено произнес Одинцов. — Почему тебе пришли в голову такие мысли?
— Я сегодня видела странный сон, — задумчиво произнесла Симона.
— Какой сон?
— Будто передо мной закрывают ворота в город. А там, я знаю, живешь ты.
— И что?
— Город огромный, богатый, шумный. Я пытаюсь пройти через эти ворота, но меня не пускают…они закрываются, и я ничего не могу поделать. Не могу попасть к тебе.
— И чем заканчивается сон?
— Тем, что ты почему-то весь ободранный, грязный, выползаешь из-под этих ворот, и я плачу, глядя на тебя.
— Вот почему ты такая была сегодня утром! И глаза, я заметил, чуть покрасневшие…
Девушка молчала, водя пальцем по скатерти стола.
— Брось думать о плохом! Это все предрассудки! — убежденно заговорил мужчина. — Я тебя люблю! Понимаешь?
— Да… — тихо ответила Симона, — понимаю. Но вдруг ты выиграешь звание чемпиона мира и…
— И что? — расширились глаза у Виктора.
— А часто бывает. Человек доходит до какой-то вершины и меняется. Забываются старые друзья, изменяются привычки, вокруг столько людей разных, красавиц богемных, гламурных, светское общество. Вот уже тебя узнают на улицах даже в чужой стране. А что будет потом? Ты уже не сможешь принадлежать ни себе, ни, тем более, — мне…
Виктор взял в руку кисть девушки:
— Забудь про сон. Мы будем вместе. В любом случае. Ты меня не собираешься бросать?
— Нет.
— Ты поверила мне, что на фото в газете я был без сознания?
— Да.
— Вот и все. Мы доверяем друг другу, это главное.
— Но она…
— Кто?
— Эта Женевьева. Ты мне говорил, она добивается тебя…
— Ну и что? Тебя тоже Гельфанд добивался, и что же?
— Большая разница.
— В чем?
— Ты мужчина, а она красивая женщина…
— А в твоем случае?
— Не сравнивай. Тот просто ничтожество в сравнении с этой француженкой. Я видела ее лицо, глаза, она очень властная, волевая и…
— И что?
— Не знаю. Но мне становится тревожно, когда я вспоминаю ее. Я помню, как она смотрела на тебя во время закрытия матча. И что-то сказала в конце, ты чуть изменился в лице.
— Разве?
— Да. И до сих пор не рассказал мне об этом разговоре.
— Ах ты, ревнивая моя! — засмеялся Виктор и обнял девушку. — Она просто поздравила меня с победой…
— Не может быть, что только это!
— Почему ты так думаешь? — мужчина вплотную придвинул лицо к каштановым волосам: в темных вишнях глаз Симоны еле заметной дымкой застыла обида.
— Интуиция подсказывает…
— Ох уж — эта женская интуиция! — рассмеялся Одинцов, откинувшись назад. — Ревнивая, подозрительная и мнительная! Всё! Идем смотреть Колизей!
— С удовольствием! — воскликнула девушка.
И они пошли на выход, сопровождаемые оценивающими взглядами знойных итальянских мужчин и женщин.
* * *
Переговоры об условиях игры с чемпионом мира, вначале зашедшие в тупик из-за высоких финансовых требований к организаторам со стороны противника Одинцова, успешно разрешились. Как только Виктор приехал в Москву и согласился с тем, что в случае поражения участник получает полтора миллиона долларов, а победитель три миллиона. Первая половина матч должна проходить в центре российской столицы, в концертном зале Чайковского. Вторая, по договоренности с главным спонсором поединка, крупной немецкой фирмой, — в Берлине… Будущий соперник Одинцова сидел по правую руку от председателя шахматной федерации России, бросая из под густых бровей испепеляющие взгляды. Он привык подавлять волю противника перед игрой. Его тяжелого характера боялись организаторы, судьи, и сами шахматисты. Противники по очереди отвечали на вопросы журналистов.
— Как вы оцениваете свои шансы?
— Однозначно, как всегда, — уверенно ответил чемпион мира.
Зал застыл в ожидании ответа претендента.
— Оцениваю оптимистично.
Чемпион едва заметно хмыкнул.
— Чем вы можете объяснить невероятный взлет малоизвестного шахматиста, вашего соперника?
— Я думаю, он знает это лучше меня, — кивнул в сторону Виктора чемпион.
— Хорошей игрой в шахматы.
— Вы сыграли всего одну партию между собой. Она закончилась вничью по вашему предложению. Будет ли в матче длинная ничейная серия?
— Не будет. Игра пойдет до последней пешки! — ответил чемпион.
— Вы женаты?
— Да.
— А Вы? — спросили претендента.
— Нет, — ответил Виктор, — но у меня есть любимая женщина.
Женевьева закусила губу:
«Будет другая!»
— Почему Вы никогда не играете «блиц» и не даете сеансы одновременной игры? — задал вопрос Алик Сношаль.
— У меня нет пока на это времени…
— Нехорошо, на женщину время есть, а на любителей древней игры — нет! — злорадно заключил журналист.
— Каждому свое.
— Выходит, Вы большой любитель женщин? — не унимался Алик.
— Да, любитель. Приятно слышать такое от профессионала!
Зал грохнул.
Чемпион тоже не удержался и загоготал своим баритоном. Он недолюбливал журналистов-хамелеонов, меняющих свои симпатии по ходу изменения соотношений сил на шахматном Олимпе.
Обстановка разрядилась.
Ответив еще на два десятка вопросов, противники покинули конференц-зал.