— Видишь ли, мне подарила их моя невеста, а Штефан не любит белых. Он считает их нежизнеспособными, нечистокровными, капризными и не стоящими даже кормежки. Я и сам захватил их с собой лишь потому, что решил заняться коневодством и пустить их на племя. Но раз уж они достались мне даром, мне все равно, что с ними будет. Право же, это так. В общем, триста за всех, и дело с концом.
— Тысячу за каждую, и ни копейки меньше, — злобно возразил Павел.
Василий почувствовал, что взгляд синих, как небо полуночи, глаз Александры вонзился в него, как кинжал. Только что он оскорбил ее «деток» и был удивлен, что еще не получил тарелкой по голове. Но не сдавался.
— Совершеннейшая нелепость, — сказал он самым насмешливым тоном, на какой только был способен. — Если ты не хочешь говорить серьезно, то нет смысла продолжать.
— За все заплатит Штефан, — убежденно возразил Павел. — А за тебя он уплатит пять тысяч, нет, десять!
— Да ты с ума сошел!
Кулак Павла с силой опустился на стол:
— Он мой должник! Если не заплатит, то, поверь, я с радостью отправлю ему тебя по кусочкам.
Василий устал, замерз, а теперь еще и рассердился, но старался сохранить присутствие духа и рассуждать разумно.
Наклонившись вперед, он скрестил руки на столе и, прожигая взглядом Павла, очень тихо сказал:
— Не стоит произносить угроз, которых ты не можешь осуществить. Это ослабляет твою позицию.
— С чего ты взял, что я не могу осуществить их?
— Потому что мы оба знаем, что, если со мной случится несчастье, Штефан придет сюда со своими солдатами и сотрет эту деревню с лица земли. Выбирай: смерть или выгода. О чем ты думал, когда крал моих лошадей?
Павел побагровел — но не от гнева, а от досады, что оказался в затруднении, и теперь приходится снова идти на попятный. Наверняка, он упивался своей ролью атамана, но ведь рано или поздно вернется Лятцко, и придется держать ответ перед ним.
Понимая это, Василий решил слегка ослабить нажим и дать Павлу возможность отступить достойно.
— И забудь о Штефане, Павел. — Платить буду я, а не Штефан, обдумай мое предложение, и утром мы снова поговорим. А пока что, нам с моей бабой нужно малость обсохнуть и побыть наедине.
Как и рассчитывал Василий в толпе бандитов захихикали, и Павел, багровый от гнева, сначала долго молчал, но потом присоединился к общему хохоту. Правда, его смех вовсе не казался веселым.
— Ну, ладно. Вы можете сохнуть, а мы пока обмоем удачу.
Их впихнули в пустую кособокую хижину, принадлежавшую одному из тех, что сейчас отправились вместе с атаманом в Австрию. В развалюхе имелось несколько стульев, стол, узкая кровать, кое-какая утварь и несколько одеял — но все личные пожитки хозяин этого жилища увез с собой — видать, не слишком-то доверял своим товарищам. Печку не топили уже несколько недель, и в доме было едва ли не холоднее чем снаружи.
Единственное окно оказалось заколоченным досками, и, поскольку лачуга не запиралась, их новые хозяева забили прежде, чем уйти, и дверь толстой доской.
У халупы было одно достоинство — они с Александрой наконец-то оказались в уединении. Единственная оставленная им свеча отбрасывала вокруг себя теплый живой свет. В углу валялась охапка дров, но очень маленькая, потому что и печка в доме тоже была совсем крошечной. Потребовались бы часы, чтобы согреть лачугу, но Василий не собирался ждать так долго. Однако огонь им был необходим.
Убедившись, что его страж ушел, Василий направился к поленнице, но не успел он дойти до печки, как у его плеча просвистела деревянная миска.
— Что за черт?.. — Граф обернулся, но тут же был вынужден сделать резкое движение, чтобы уклониться от тарелки, пролетевшей в опасной близости от его головы. Александра стояла у буфета, где к ее услугам был целый набор метательных снарядов, и, судя по всему, она собиралась пустить их в дело все. Учитывая небольшое расстояние, разделявшее их, Василий решил поскорее объясниться:
— Все, что я говорил о твоих лошадях, Александра, было сказано лишь для того, чтобы сбить цену, потому что Павел заломил слишком много. Или ты не хочешь получить их назад?
Ответом была стеклянная кружка, пущенная с удивительной точностью. Так, значит, лошади тут ни при чем?
Василий стал медленно приближаться, пытаясь заговорить снова:
— То, что я говорил о тебе, не имеет никакого отношения к цене. Если бы Павел понял, какую важность ты представляешь для меня, то счел бы своим долгом обидеть и унизить тебя, прежде чем снова продать мне. Он непредсказуем и мстителен. Он считает, что, навредив мне, вредит и Штефану, и сделает все, чтобы только досадить Штефану, которого ненавидит.
Василий увернулся от очередного снаряда, но почувствовал, что он на верном пути. Однако, судя по всему, граф еще не добрался до сути, потому что меткость девушки возросла.
Василий понизил голос и заговорил уже угрожающе:
— Давай, Алин, выкладывай, что у тебя на уме, пока я не потерял терпение.
Еще одна тарелка разбилась о стену позади него, однако на сей раз ее полет сопровождался выкриком:
— Двадцать пять рублей?
Господи, ну конечно же! Опять это чертово женское самолюбие! А он-то воображал, что Александра особенная, но, конечно, ошибся: все бабы нормальны только до поры до времени.
— Ты же слышала, что Штефан заплатил за Арину всего пятьдесят, — заметил он.
— Арина — шлюха, и в этом случае цена вряд ли имеет значение. А кто была та, другая, и сколько ты за нее заплатил?
Василий не успел увернуться и получил в грудь доской для резки хлеба. От неожиданности он не сразу сообразил, что Александра уже отошла от буфета и направляется к более весомым предметам обстановки, таким, например, как поленья у печки.
Василий рванулся через всю комнату и, обхватив ее сзади за талию, приподнял и несколько раз сильно встряхнул. Александра вскрикнула и начала лягаться, норовя угодить ему по колену. Он снова встряхнул ее. Шапка Александры свалилась, а волосы рассыпались по лицу. Они были шелковистыми и холодными и пахли весенними цветами.
— О какой другой ты говорила?
— Опусти меня на пол!
— Только когда ты успокоишься, — возразил он, — так что за другая женщина?
— Та, которую упомянул… твой друг…
— Он мне не друг…
— Когда он спросил, стою ли я так же дорого, как другая!
В ее голосе звучала такая ярость, что теперь, наконец, Василий понял, почему Александра смотрела на него с такой ненавистью там, на снегу, когда Павел задал ему этот вопрос.
— Так ты ревнуешь, Алин? — спросил он совсем тихо, касаясь губами ее уха.