– C'est une personne remarquable! [23] – воскликнул Паскаль.
– Вначале и я так же думал, – ответил Егорыч, когда ему перевели реплику француза. – Но потом все оказалось совсем по-другому… Как-то он добился позволения отправиться ему в глубь страны в экспедицию. Сказал, что ему необходимо изучить, как китайцы судят и казнят всяких своих законоослушников, хочет якобы книгу об этом составить. Ему выделили конвойных – двух казаков-бурят. А старшим конвоя отрядили меня, хотя я должен был вот-вот уехать в Россию. Этого, оказывается, пожелал сам наш предводитель. Я тогда сразу-то не смекнул, чем ему показался, – я был унтером, Китай повидал за годы службы довольно, с китайцами мог объясниться, коли нужда, – может быть, поэтому? Хотя по-китайски он знал к тому времени лучше меня. Ну да не все ли равно… Одним словом, мне приказали отправляться с ним, и я отправился. Это потом только я догадался, почему он выбрал меня. Из Пекина мы выехали к северу – в Маньчжурию. Первую неделю шли хорошо – верст по пятидесяти в день. Но потом где-то свернули с тракта и пошли по бездорожью. Да ладно бы хоть по ровному. А то ведь все то в гору, то на гору. Иной раз взбирались на такие кручи, что даже наши погонщики мулов – их там называют кули – и те роптали. Все время в пути наш предводитель записывал что-то в особую книгу. Чуть, бывало, привал, он достает чернила, перо – и давай записи писать в книгу. Или поговорит с китайцами о чем-нибудь – и опять в книгу. В некоторых городах мы видели казни, а казнят своих китайцы нещадно, чуть что – сразу казнить, так он, наш главный, все записывал, что подмечал, и даже еще картинки рисовал. Похоже так выходило. Казнят в Китае дюже люто: все головы режут ножом или душат насмерть. В одном городе такое дело было: привели девку на площадь – красивая же косоглазая! – и ну ее душить. Двое китайцев перехватили ей горло веревкой и стали тянуть в разные стороны. Потянут и ждут, пока задохнется. А тогда отпускают. Только она отдышится, они опять за свое. Так, верите ли, раз двадцать ее душили. Так, в конце концов, и уморили несчастную. А за что она муку смертную приняла? – ни в жизнь не догадаетесь!
– Блудницею, что ли, была? – спросил Самородов.
– Вот за это у них не казнят, – серьезно ответил Егорыч, – хотя надо бы. Много их там. А ее жизни лишили за то, что дурно обращалась с родителями мужа. Там за это живо шкуру спускают. Так-то вот. Я вам недаром рассказал, как в Китае взыскивается за непочтение к родителям. Потом поймете для чего. Там у них старики, а уж родители пуще всего, живут в исключительном почете. Не чета нашему. Помню, рассказывали, как-то в голодный год сын отхватил у себя от ноги кусок мяса, сварил его и накормил отца-китайца. Но слушайте дальше. Две недели минуло, как мы выступили из Пекина. Уже края пошли почти безлюдные. Разбойники-мадзеи и те поотстали. А то всё увивались за нами – то тут покажутся, то там. Но русских они не трогают – ружья боятся нашего. Сами-то они вооружены только что не дрекольем. И вот как-то предводитель наш говорит мне: я, говорит, должен сказать тебе одну важность, унтер, я снарядил эту нашу экспедицию не только, чтобы казни китайские изучить, есть у меня тут одна нужда, с которой мне без помощника не управиться. Ну я, конечно, рад стараться, отвечаю. Про нужду и не спрашиваю – мое дело служивое. И он мне вот что рассказал. Там, где он прежде служил, – продолжал Егорыч, – как-то повстречалась ему одна несчастная блажная. Полячка по роду. Он ее призрел: позаботился о ней. Или еще как. Он мне вроде говорил, да я теперь не помню. И она рассказала ему, что якобы ее отец во время войны в Китае – это когда англичане с французами их воевали…
– В шестидесятом году, – подсказал Мещерин.
– Верно. Я еще застал в русской миссии двух-трех человечков, которые помнили эту войну. Так вот, якобы он – отец ее – схоронил тогда там большой клад – драгоценности всякие. Схоронить-то схоронил, а откопать и увезти потом ему почему-то не вышло. Так там и оставил. В Китае, значит. Вернулся он ни с чем домой да скоро помер. Хорошо еще дочке рассказал обо всем. Но ей куды ехать клады искать, когда она не в своем уме?! Законно…
– Но, подожди, Егорыч, – перебил его Самородов. – И он что же, легко поверил умалишенной? Да вы нашли клад-то или нет?..
– Нет, не нашли…
– Ну-у… – разочарованно произнес Самородов. – Так я и думал. О чем тогда говорить…
– Ты не спеши! Больно быстрый… Всему свой черед, – ответил Егорыч. – Дай по порядку рассказать. Да и не в кладе дело. Разговор наш о другом вовсе… Что же вы думаете, я не спросил у него, у этого секретаря, прежде это же самое: как вы, ваше благородие, могли довериться полоумной и по ее наущению отправиться за тридевять земель сокровища искать? Мыслимое ли дело! Но он мне ответил, что у нее было доказательство верное – золотой перстень с драконьей головой. Такие, кроме как в Китае, больше нигде не выделывают. Из всех драгоценностей отцу ее только этот перстень и удалось сохранить. Вот как было. Он сказал, что меня за мое пособничество одарит по-царски, а себе не возьмет ни копейки – все повезет несчастной и ее сиротам. Ну, ладно, говорю, об чем речь, я – солдат, вы – мой начальник, мое дело маленькое. После этого разговора шли мы еще не больше дня, наверное. Господин секретарь все по написанному сверял местность, по заметкам, которые ему та полячка передала. И подступились мы, наконец, к одному монастырю. Их монастырю – китайской веры. А у них монастыри на наши очень похожи. Тоже ограда со вратами со святыми. Тоже церква внутри стоит. Только что колоколен нет. И крыши все прогнутые – и на домах у китайцев, и на церквах. У нас, коли крыша прогнута, значит, хозяин дурной, пьяница. А у них новые так строят. Такие уж люди… Встали мы, значит, биваком в полуверсте от монастыря. Предводитель наш в тот же день принялся опознаваться: давай шаги отсчитывать от каких-то одному ему ведомых примет. Я при нем состою. И вот идем мы с ним – он впереди, я следом, – шаги считаем. Идем прямо на монастырь. Подходим к самой стене. Вижу – его благородие недоволен чем-то. Сердится. Сызнова возвращаемся, откуда начали. Он прежде внимательно сверился со своими бумажками. Карандашом что-то там нарисовал. Опять идем. И опять в стену монастырскую упираемся. Будь она неладна! Он прямо уже весь побелел как мел – волнуется! И вдруг он, словно об чем догадался, побежал бегом в монастырь. Я не отстаю. В монастыре у входа в церкву сидят в рядок монахи в желтых платьях без рукавов, головы у всех голые, молятся что ли… Их не поймешь… Но отнеслись к нам по-хорошему. Его благородие спросил настоятеля. Вышел настоятель – такой же желтый, с голою головой китаец. Давно ли монастырь тут стоит? – спрашивает его господин секретарь. Пятнадцатый год оказывается только! Ведь как вышло?! – вы поняли? – монастырь встал аккурат там, где был зарыт наш клад! Что тут с их благородием случилось! У него будто язык отнялся. Ни жив ни мертв стоит. Я скорее ему водички подаю, да не берет – рассудок, видать, помутился. Напоил я его кое-как, да и увел в наш лагерь. Уложил в палатке. Как бы лихорадки, думаю, не приключилось, не приведи: здесь в глуши это верная смерть. Да вроде обошлось. Наутро он был снова молодцом. И сейчас пошел к настоятелю. На этот раз без меня. Но потом мне стало ясно, об чем они разговаривали. Господин секретарь просил настоятеля вместе со всею братией уйти из монастыря. Понятное дело: как доставать клад, как рыться в земле, когда тут хозяева? И он предложил им построить на свой счет новый монастырь, больший и лучший, но только где-нибудь подальше отсюда. Но настоятель – упрямый китаец – ни в какую: здесь мы жили, в святой своей обители, здесь и умирать будем. Уж он его и так и этак уговаривал. Но тот знай на своем стоит. И тогда наш главный придумал хитрость, как изжить ему непокорных. Он узнал прежде, что у настоятеля здесь неподалеку, верстах в ста, живет в селе старик-отец. И он с двумя нашими казаками отправился туда. По дороге он специально разыскал шайку мадзеев. И уговорился с ними, верно, за плату, чтобы они схватили старика и привезли его к монастырю. Так и вышло. Привезли мадзеи старика и спрятали неподалеку в пещере. И тогда наш господин секретарь сказал настоятелю, что, ежели он не исполнит все как требуется, не быть его отцу в живых. И послал ему косу старикову, как подтверждение своей угрозы. Да сказал, что в другой раз пришлет самую голову.