– Немного. Все это нужно сделать до открытия Нью-Йоркской фондовой биржи. Дальше утаить кражу будет невозможно, и все посыплется, как карточный дом! В нашем распоряжении несколько дней. Максимум неделя!
– Понимаю, у нас на счету каждая секунда. Все, Энтони, я тебя услышал, доверь это дело мне и держи меня в курсе всего происходящего.
– Анри…
– Слушаю тебя, Энтони.
– Мне больше не на кого положиться.
– Я это осознал.
Энтони Конорс с некоторым облегчением положил трубку. Поднявшись, он подошел к бару, в котором у него хранились элитные напитки, собранные по всему миру. Особенность этой коллекции заключалась в том, что напитки он распивал с выдающимися людьми. Каждую такую бутылку он старательно подписывал, и за десять лет у него собралось довольно внушительное собрание. Энтони распивал коньяки и вина с президентами многих стран, влиятельными общественными деятелями, мировыми знаменитостями, лауреатами Нобелевской премии, руководителями крупнейших концернов, миллиардерами, просто с серьезными вкладчиками, а также с симпатичными ему людьми. Но жемчужиной его коллекции оставался коньяк стодвадцатилетней выдержки «Генрих IV», причем стоимость напитка приближалась к двум миллионам долларов. Втайне он гордился тем, что немногие из толстосумов отважатся выложить за одну бутылку столь впечатляющую сумму. Но это тот самый случай, когда великолепно было не только содержимое, но и оформление – сама бутылка была выполнена из червонного золота, украшенного почти семью тысячами драгоценных камней, и представляла собой настоящее произведение искусства. Цену коньяку добавляло еще то обстоятельство, что каждую партию коньяка выдерживали в специально изготовленных бочках не менее ста лет, а его производителями являлись прямые потомки Генриха IV.
Похоже, что отпрыски королевской крови весьма неплохо разбирались в коммерции и элитных коньяках.
Бутылок такой партии в мире было всего лишь десять, исполнены и разлиты они были по специальному заказу. И разошлись по разным концам света в шикарные особняки и величественные дворцы. В прошлом году эту бутылку он опустошил на полтора стакана с известным итальянским фокусником Страдини, пожелавшим открыть в «Империале» солидный счет. Познакомился Энтони с иллюзионистом еще в Лас-Вегасе лет десять назад, когда пришел на его выступление, тот демонстрировал такие вещи, которые можно было воспринимать как чудо: парил над куполом цирка; проходил сквозь стены; резал себя на части промышленной пилой; щелчком пальца зажигал парящие в воздухе предметы и совершал массу всего такого, отчего просто хотелось вскочить с места и прокричать на весь зал: «Этого просто не может быть!»
И вот, подустав от своего колдовства, фокусник решил оставшуюся часть жизни провести на Манхэттене, по соседству с обыкновенными людьми, весьма далекими от его чародейств и от прочего всякого волхвования. Вот только настоящий алмаз невозможно спрятать даже в россыпи песка – он непременно засверкает, привлекая к себе всеобщее внимание. И когда стареющий волшебник пришел в банк, чтобы открыть счет, то был тотчас узнан персоналом. И Энтони Конорс пригласил его в свой кабинет, где они, отгородившись от всего остального мира и от его проблем за тяжелыми дверьми, выпили по три стопки божественного коньяка. Это был даже не алкогольный напиток, а нектар, способный продлевать жизнь. А потому вкушали они его по крохотному глотку, смакуя едва ли не каждую каплю, попавшую на язык.
С тех пор к этой бутылке он не притрагивался. Заряженный великим кудесником, напиток как будто бы дожидалась своего часа, и, кажется, он настал. В нынешней ситуации его может спасти только чудо, именно такое, какое всю жизнь творил великий маг Страдини.
Открутив нарезную крышку, Энтони Конорс выдернул пробку и тотчас ощутил чарующий аромат, замешанный на дыхании леса, запахах грибов, перезрелых фруктов, лесных орехов, среди которых особенно остро чувствовался дух сливочного масла, тотчас заполнивший комнату. Дух был настолько насыщенным и густым, что его можно было почувствовать на ощупь.
Налив в высокую пузатую рюмку коньяк, он вдохнул в себя благоухание, чувствуя, как по жилам вместе с потоком воздуха разбегается утраченный покой. После чего сделал небольшой глоток, обжигая ротовую полость. Расчувствовав вкус, Энтони выпил его одним большим глотком и тотчас ощутил желание действовать.
Кажется, волшебство начинало воплощаться.
Вернул бутылку в бар, невесело усмехнулся: для такого напитка нужно заводить специальный сейф.
Выйдя из кабинета, Конорс сказал Жаклин, тотчас повернувшейся к нему в ожидании.
– Я схожу в операционный зал… Скоро подойду.
– Если вас будут спрашивать, что мне ответить?
– Меня ни для кого нет… Впрочем, если будет звонить Анри Обрайн, немедленно меня соединишь.
– Я все поняла, мистер Конорс, – ответила секретарша.
В Лейпциг Виталий прибыл после обеда на экспрессе и тотчас отправился в банк. На его счет уже было переведено пять тысяч долларов, так что он без особых проблем снял наличность и пребывал в хорошем расположении духа. Лейпциг примечателен обилием скверов и парков, можно устроиться где-нибудь подле пруда на лавочке и поглазеть на лебедей. У воды всегда хорошо отдыхается.
Оставалось подумать, где взять человека, который открыл бы на себя счет в банке Лейпцига, например вполне подошел бы филиал «Империала». Сложность задачи заключалась в том, что не станешь же ходить по улице и кричать: «Кто желает открыть счет на перечисление в двести пятьдесят тысяч долларов?!» Тут следовало действовать деликатно, без малейшего ущерба для дела, таким образом, чтобы человек ни о чем не догадался. Одно неверное движение, жест, даже интонация могут испортить все дело. Разумеется, хотелось бы заполучить вкладчика среди русскоязычных, но здесь как получится, для его поисков просто нет времени.
У Виталия в Лейпциге был приятель, с которым он когда-то учился в университете, – женился на немке. Так случается. Но уже который год с ним не было никакой связи – тот как-то неожиданно пропал, не оставив своих контактов. Поговаривали, что с женой он развелся и укатил куда-то на богатые хлеба в Америку.
Закурив, Виталий Патулов с интересом наблюдал за тем, как крупный лебедь, рассекая озерную гладь, неустанно гонял самочку, пуская на берег нешуточные волны. Видно, назойливый ухажер был не в ее вкусе, а может, она просто дразнила его из женского кокетства. Бабам нравится наблюдать за страданиями мужиков, они просто наглядеться не могут, когда самец от желания бьет копытами, или мечет икру, или, как в данном случае, распускает крылья.
Неожиданно на скамейку подсел молодой грузный мужчина лет двадцати восьми. Некоторое время он молча наблюдал за брачными играми лебедей, а потом в сердцах проговорил:
– Вот моя первая жена точно такая же стерва была! Чуть что, так сразу нос воротила! Неделями меня к себе не допускала. Я ей и цветы подношу, и подарки дорогие делаю, а она прицепится к чему-то и опять на меня в большой обиде.