Аджар повысил голос:
— Ты мне тут мозги не сношай. И речи свои оставь при себе! А насчет войны своей власти вопросы задавай. Не мы к вам пришли, а вы к нам — и закончим на этом! Я хочу знать другое. Джалал знал, что везешь ему не всю сумму?
— Нет, не знал!
— Так на что ты надеялся? На то, что Джалал простил бы тебе пятьдесят кусков и отпустил брата?
Сургин отрицательно покачал головой:
— Нет! Я знал, что он не простил бы долг.
— Тогда я не понимаю тебя.
— А чего тут понимать? Эти пятьдесят штук я намеревался отработать у Джалала.
Ответ удивил и Салахаева, и Берзоева. Аджар спросил:
— Отработать? Как? Что ты можешь сделать, что стоило бы таких денег?
— Я могу многое!
— Что конкретно?
— Воевать!
Вопрос задал Берзоев:
— Приходилось?
— Приходилось!
— И что же ты, готов пойти против своих?
Андрей повысил голос:
— А кто свои? Те, кто вышвырнул меня из спецназа? Те, кто обрек на нищету? Кто лишил всего? Кто послал в Чечню умирать брата? Или те, кто сфабриковал дело, чтобы, не разобравшись, бросить меня за решетку? Кто мне свои? Да я без вас эту власть продажную, будь моя воля, всю к стенке поставил бы за то, что она со страной и людьми сделала.
Как и рассчитывал Сургин, упоминание о спецназе заинтересовало заместителя Аджара. Берзоев спросил:
— Ты сказал, что тебя вышвырнули из спецназа?
— Да, это так.
— И давно уволили?
— Давно. В девяносто втором году. Так что в Чечне я ничьей крови не пролил. В Афгане да, там пришлось, в Союзе, в бывшем Союзе — нет, кроме последнего случая, когда одному козлу череп проломил. Но это ни к спецназу, ни к войне никакого отношения не имеет!
— Ты служил в Афганистане? — задал вопрос Али.
— Я там не служил, я в Афгане воевал, будучи командиром диверсионно-штурмовой группы отряда спецназа.
— В какие года это было?
— С восемьдесят первого по восемьдесят третий, потом с восемьдесят пятого по восемьдесят восьмой. Затем отряд вывели «из-за речки» и расформировали.
— И где ваш отряд действовал?
— Везде. По всей территории Афганистана и даже в Пакистане. Но там проводили единичные акции по освобождению пленных.
Берзоев задумался. Потом поинтересовался:
— А в районе Саланга не работали?
— Один раз, и то только потому, что один наш пехотный взвод попал в серьезную переделку. Поэтому майор Потапов, наш командир, и отдал приказ вытащить ребят из капкана духов. Даже дату того боя назову. 14 июня восемьдесят седьмого года!
Али привстал. По его виду было заметно, что он вдруг разволновался.
— Почему ты запомнил эту дату?
— Потому, что в том бою мы потеряли одного офицера, моего друга! Потеряли, когда, казалось, уже все кончилось. Но остался в щели снайпер. Он и снял Женьку! Мы позицию снайпера потом из огнемета сожгли. Живым факелом дух по склону метался, пока из пулемета не добили. Но друг погиб. Я каждый год 14 июня поминаю его. Это уже как традиция. Скорбная традиция!
Берзоев проговорил:
— Да, да, живой факел по левому склону. Потом очередь — и он скатился на дно ущелья. А до этого одиночный выстрел, убивший спеца! Да, так оно и было!
На этот раз Сургин изобразил крайнее удивление:
— Я не понял, ты слышал, что ли, о том бое?
Али взглянул на Андрея, переспросил:
— Слышал? Да нет! Я, русский, и командовал тем попавшим в засаду мотострелковым взводом!
— Погоди, погоди, а ведь точно, пехотой чеченец командовал. Потапов говорил!
В это время неожиданно, как взрыв, прогремел гром близкой грозы. Так в горах бывает. Солнце, тишина, потом вдруг оглушительный раскат грома, многократно подхваченный эхом. И через минуту ливень, после которого ручьи превращаются в бушующие потоки, сметающие все на своем пути. А потом опять неожиданная тишина. Солнце, голубое небо.
Пришлось перебираться в дом.
Сургин оказался в небольшой комнате — судя по офисному интерьеру, рабочем кабинете Аджара. И оказался в обществе все тех же Салахаева и Берзоева. Бывший командир мотострелкового взвода продолжил разговор, связанный с тем далеким боем в Афганистане. Андрей подробно изложил действия «своей» группы в сражении.
Али, выслушав майора, воскликнул:
— Так это твои ребята ударили с фланга по ущелью?
Сургин подтвердил:
— Мои! Тем самым переломив обстановку в нашу пользу!
Берзоев ненадолго задумался, поглаживая бороду.
— Значит, получается, это ты спас жизнь мне и моим оставшимся подчиненным? И я теперь должник твой?
— Спас взвод весь отряд, а не я, и не моя группа. И мы выполняли свой долг, так что никому ты ничего не должен.
— Вот как? Что ж, достойный ответ. Но… скажи мне, Валерий, какой еще один неожиданный эпизод произошел тогда, в июне, в ущелье Лакан сразу после окончания боя?
Андрей пожал плечами:
— Черт его знает! Я сейчас не помню, что там еще происходило. Сам знаешь, насколько ожесточенным был бой, но если имеешь в виду обрушение валуна с утеса, который раздавил трех духов, укрывшихся в расщелине, то тот момент в памяти сохранился. Судьба без нашего вмешательства словно покарала моджахедов. Так тогда многие говорили!
Али довольно улыбнулся:
— Хоп, русский! Теперь у меня нет сомнений в том, что ты действительно был в Лакане и принимал участие в том бою.
Берзоев повернулся к Аджару:
— Мамед! Ты слышал наш разговор, прошу, верни деньги русскому и отпусти его! Что бы он ни говорил, я все же обязан ему жизнью и являюсь его должником. А мы, горцы, всегда и всем оплачивали свои долги.
Аджар криво усмехнулся:
— И это после того, как он оскорбил меня?
— А как бы повел себя ты, узнав, что убили твоего брата? Только трус стал бы валяться в ногах и просить пощады, забыв обо всем! А этот русский не трус! Он мужчина, воин! И нашему народу не сделал ничего плохого. И брат его был воином, раз предпочел смерть позорному плену! Много ли у нас найдется таких бойцов? И еще, Мамед! Брат этого русского был захвачен в бою, он выполнял приказ и не сдался бы, если бы не рана. Джалал, взяв его, мог, конечно, требовать выкуп. Но за живого, а не за мертвого! Джалал перешел все границы, поэтому мы враждуем с ним. При чем в наших делах этот русский? — Берзоев указал кивком на Сургина. — Так пусть возвращается домой, а те сто тысяч, что он привез, в казну внесу я. Как плату за то, что он сделал для меня и еще многих людей в Афгане!