— Я хочу в туалет.
Начинается…
— Ближайший туалет в двенадцати километрах. Да и тот с выгребной ямой вместо унитаза.
— Тогда я просто хочу пописать.
— В чем проблема? Мальчики налево, девочки тоже. Но позже. Может быть. Если мальчики выживут и вернутся.
Подхватываю винтовку и, не оборачиваясь, предупреждаю:
— Сидеть тихо и ни шагу с этого места. А я прошвырнусь по нашему лесочку.
— Ты надолго?
— Нет…
Лесочек — громко сказано. Островок неправильной формы шириной сорок метров, длиной — пятьдесят. Карабкаюсь до вершины, поворачиваю на юг, осторожно спускаюсь. Периодически останавливаюсь, ворошу рукой траву, прислушиваюсь… Нет, все спокойно. Ни одного свежего следа присутствия человека.
Возвращаюсь. Девчонка дисциплинированно ждет. Молоток. Глядишь, к концу похода станет человеком.
— Иди. Но не дальше пятнадцати шагов.
— Подумаешь, — кокетливо дефилирует она мимо. — Я не стеснительная. Могу и ближе…
Мы попеременно наблюдаем за склоном до самого вечера; в сумерках садимся ужинать — чем бог послал. А послал он опять коньяк, заветренные бутерброды с сыром и холодные рыбные консервы.
Сытая и немного пьяная Ирэн тянет из кармана сигареты.
— Постой, — торможу блондинку и подсаживаюсь рядом. — Уже слишком темно и огонек зажигалки могут обнаружить издалека.
— И как же быть?
— Сейчас покажу…
Беру вторую сигарету, щелкаю спрятанной в ладони зажигалкой и в ладони же прикуриваю.
— Поняла, — повторяет она мои движения.
— А затягиваешься вот так, — прячу зажженную сигарету в кулак.
Насладившись табачком под тишину и сумеречное безветрие, направляюсь к ранцу.
— Ложись, — бросаю даме толстый шерстяной плед.
— Что это? — в ужасе шепчет она. — Он колючий. И под ним будет жарко!
— Ага. Через часок расскажешь о жаре, когда дрожать устанешь. Принимай горизонтальное положение и сделай так, чтобы до утра тебя никто не слышал.
— А ты?
— И я ложусь.
Расстилаю свой плед рядом с Иркиным. Устраиваюсь на одной половине, укрываюсь другой с горячим желанием забыться крепким сном. Дежурить бессмысленно. Ни черта не увидим — это раз. И не очень-то я верю в способность Юрки таскаться ночью по горам — это два. Коли «Волков» не успел приволочь его на склон засветло, то инфантильный юноша наверняка уже дрыхнет в какой-нибудь живописной долинке, подложив под розовую щеку мягкий рюкзачок.
Забросив руки под затылок, наблюдаю, как девица допускает очередную оплошность — намеревается спать голышом. В сером мраке хорошо видно, как она топчется по пледу и снимает с себя все, включая модные трусики, состоящие из двух тонких тесемок. Ей, видите ли, жарко. Или решает меня подразнить?
Заснуть долго не получается.
Здесь высоковато над уровнем моря — тысячи две с половиной; к тому же очень близко ледник, от которого исходит жгучий холод. С заходом солнца температура в горах всегда стремительно падает. Естественно, Ирэн начинает замерзать и с той же стремительностью переползает под мой плед, набросив свой поверх нас обоих.
Это выход — так немного теплее.
— Коньяк остался? — стучит она зубами и запускает ледяные ладони под мою тельняшку.
Открываю фляжку, пою ее крепким и хорошим алкоголем. И сам делаю пару добрых глотков…
Немного согревшись, девица расслабляется; прижимаясь, целует меня пахнущими коньяком губами. И сонно шепчет:
— Как ты относишься к сексу?
— Как я к нему отношусь? — Обнимаю хрупкое тельце и лениво отвечаю на нежности. — Да я ему жизнью обязан!
— Тогда в чем же дело?
— Что, сразу переходим к сексу? А конфетно-букетный период? Неужели опустим?…
Прыснув смешком, она водружает на меня согнутую в коленке ножку…
Я отлично знаю: надолго Ирки не хватит — серьезная нагрузка в виде пятнадцатикилометрового марш-броска по горам на потенцию нетренированного человека в принципе не влияет. Она ее тупо выключает. Часов на десять-двенадцать.
Что ж, пару минут поиграть на грани фола не возбраняется.
Девица страстно дышит и млеет от моих прикосновений. Попа у нее, кстати, тоже ничего: ровненькая, круглая. Кожа на ощупь шелковистая, нежная. И гладко выбритый лобок…
— Хочешь? — еле слышно предлагает Ирэн.
Какая прелесть. А как же большая и чистая любовь к Юрке, о которой ты верещала на всю Алтынную гору? Каких-то пять дней без юного шалопая, а уже соскучилась по развратно-поступательным движениям. Или я настолько устарел, что не просекаю современных тенденций?…
— Я подумаю, — отвечаю в темноту.
Она тотчас проваливается в сон…
Ночь проходит неспокойно. Я часто просыпаюсь от малейшего звука, от дуновения ветра или от возни Ирэн. Она мерзнет и жмется ко мне.
А иногда что-то шепчет. Тревожное и неразборчивое…
* * *
Едва на востоке светлеет небо, я сбрасываю остатки сна.
Воздух свеж и спокоен — ветви на деревьях не шелохнутся. Моя приблуда наконец-то успокоилась — спит крепко и непробудно. Поправляю на девушке плед, укрываю сверху курткой; беру в руки бинокль и осматриваю «объект» — восточный склон хребта Юкуруломдук…
Горизонт чист — на склоне ни души. Значит, не проспали.
Прихватив фляжку с водой и полотенце, отхожу шагов на двадцать для окончательного приведения организма в чувство.
Умывшись, завтракаю: запиваю остывшим кофе кусок батона…
Ирэн просыпается часам к десяти, когда температура становится обычной для солнечного летнего денька.
— Привет, — откидывает она плед.
Опускаю бинокль.
— Выспалась?
— Ага. Представляешь, и голова не болит после коньяка.
Она щурится от яркого света, пробивающего густые кроны деревьев, а я дивлюсь старой истине: все девки по утрам выглядят страшнее своих фотографий в паспорте, какими бы красавицами они ни казались нам днем и вечером. Все, без исключений.
Ложусь на мягкую травку; тянусь, распрямляя позвоночник.
— Здесь вообще редко болит голова. Все дело в чистоте здешнего воздуха.
— А что у нас на завтрак?
— Что сделаешь, то и съешь…
Хмыкнув, девица натягивает нижнее бельишко, берет фляжку с полотенцем и топает умываться… А я, беззвучно смеясь, решаю на десять минут перерваться — дать отдохнуть глазам.
Дежурим битых шесть часов — изучили каждую складку противоположного склона. Никого.