Хотя ничто не мешало ему подойти к ней, он с робостью чуть-чуть отступил, словно кающийся грешник, не решающийся без приглашения приблизиться к алтарю. Такой деликатности она прежде за ним не замечала, и ей понравилось это.
— Я не причинил ангелам никакого вреда, — сказал он тихо.
— Тебе не следует даже прикасаться к ним.
— Все должно было произойти не так, — повторил он снова. — Гек-а-геки случайно уронили с крыши кусок мяса…
— Я видела.
— Я собирался подождать до тех пор, пока силы не ослабеют, а потом явиться за тобой. — Он выдержал паузу, — Ты пошла бы со мной?
— Да.
— Я не был в этом уверен. Боялся, что ты оттолкнешь меня, и тогда во мне проснется жестокость. Ты — моя надежда на спасение. Я больше не могу без тебя.
— Но ты же прожил без меня все эти годы в Изорддеррексе.
— Ты была со мной рядом, только под другим именем, — сказал он.
— Но это не мешало тебе быть жестоким.
— А ты представь, насколько более жестоким я мог быть, — сказал он, словно сам удивившись этой возможности, — если бы твое лицо не смягчало мой гнев.
— Так это все, что тебе от меня нужно? Мое лицо?
— Ты знаешь, что это не так, — сказал он, понижая голос до шепота.
— Так скажи об этом.
Он посмотрел через плечо на свое воинство. Если его губы и произнесли какие-то слова, то она их не услышала. Под его взглядом твари попятились в темноту. Когда они исчезли, он поднес руки к ее лицу, мизинцами нежно коснувшись ее шеи, а большими пальцами — уголков рта. Несмотря на жар, который до сих пор поднимался от раскалившегося за день асфальта, руки его были холодными.
— У нас осталось не так много времени, так что я буду краток, — сказал он. — У нас нет будущего. Возможно, оно было вчера, но этой ночью…
— Я думала, ты собираешься построить Новый Изорддеррекс?
— Собирался. У меня даже готов для него идеальный проект, вот здесь. — Он соединил большие пальцы и легонько ударил ее по губам. — На месте этих жалких улиц должен был вознестись город, созданный по твоему образу и подобию.
— Так почему же ты передумал?
— У нас нет времени, любовь моя. Там, наверху, трудится мой брат, и когда работа будет окончена… — Он вздохнул, и голос его упал еще ниже. — …когда работа будет окончена…
— И что же произойдет? — Она почувствовала, что он хотел с ней чем-то поделиться, но в последний момент запретил себе это.
— Я слышал, ты побывала в Изорддеррексе, — сказал он.
Ей хотелось заставить его договорить, но она знала, что настойчивость ни к чему хорошему не приведет, и решила ответить на его вопрос, надеясь, что рано или поздно он вновь вернется к тому, что его мучит. Она сказала, что действительно была в Изорддеррексе и что дворец значительно изменил облик. Это известие пробудило в нем немалый интерес.
— И кто же теперь им владеет? Не Розенгартен ли случайно? Нет, конечно нет. Наверняка это голодари со своим чертовым Афанасием…
— Не угадал.
— Кто же тогда?
— Богини.
Сияющая паутина затрепетала от потрясения.
— Они всегда были там, — сказала она. — По крайней мере одна из Них, по имени Ума Умагаммаги. Ты что-нибудь о Ней слышал?
— Легенды, сказки…
— Она была внутри Оси.
— Это невозможно, — сказал он. — Ось принадлежит Незримому. Вся Имаджика принадлежит Ему.
Никогда прежде ей не приходилось слышать в его голосе раболепные нотки.
— А мы тоже Ему принадлежим? — спросила она.
— Мы можем попробовать избежать этого, — сказал он. — Но это не так-то легко, любовь моя. Он Отец, и Он хочет, чтобы Ему повиновались, до самого конца… — И вновь он запнулся, и лицо его болезненно исказилось. — Обними меня, — попросил он.
Она обвила его руками. Пальцы его скользнули по ее волосам, и он крепко обнял ее за шею.
— Раньше я думал, что я — полубог, рожденный, чтобы возводить города, — прошептал он. — И что если я создам прекрасный город, он будет стоять вечно, и таким же вечным будет мое правление. Но рано или поздно все проходит, верно?
В его словах звучало отчаяние, которое показалось ей оборотной стороной пророческого пыла Миляги. За время, что она знала их, они словно бы обменялись жизнями: беззаботный любовник Миляга превратился в исполнителя воли небес, в то время как Сартори, создавший не один ад, теперь держался за свою любовь, как за последнее спасение.
— Разве удел божеств не в том, чтобы возводить города? — спросила она мягко.
— Не знаю, — сказал он.
— Что ж… нам до этого нет никакого дела, — сказала она, имитируя равнодушие влюбленной без ума женщины ко всему остальному, кроме предмета ее любви. — Мы забудем о Незримом. У меня есть ты, у тебя есть я… У нас будет ребенок, и мы сможем быть вместе хоть целую вечность.
Этими словами она хотела вынудить его на признание, которое он не решился сделать раньше, но неожиданно для нее самой в них оказалось столько правды и столько надежды, что сердце ее сжалось от боли. Однако она расслышала в шепоте возлюбленного эхо тех же самых сомнений, которые сделали ее отверженной в доме, что остался у нее за спиной. Боль, которую причинил ей этот подлог, отнюдь не была смягчена его успешным результатом. Когда Сартори испустил тихий стон, она едва не покаялась в своем обмане, но поборола это желание в надежде, что новый приступ страдания выжмет из него все, что он знает, хотя, как она подозревала, раньше он не признавался ни в чем подобном даже самому себе.
— Не будет никакого ребенка… — сказал он, — и мы не сможем быть вместе.
— Почему? — спросила она все тем же деланно оптимистичным тоном. — Мы можем уйти прямо сейчас, если ты хочешь. Нас ничто не держит — мы можем спрятаться где угодно.
— Негде спрятаться, — ответил он.
— Ну, мы найдем место.
— Таких мест больше нет.
Он высвободился из ее объятий и отступил в сторону. Она обрадовалась его слезам: они скрывали от него ее двуличие.
— Я уже говорил Примирителю, что сам себя разрушаю… Я сказал, что вижу творения моих рук и сам же начинаю подготавливать их уничтожение. Но потом я спросил себя: а чьими же глазами я на них смотрю? И понял, что это взгляд моего Отца, Юдит. Взгляд моего Отца…
Неожиданно для самой Юдит память ее воскресила образ Клары Лиш и ее слова о мужчине-разрушителе, который не успокоится, пока не уничтожит весь мир. А разве существовало более полное воплощение мужского начала, чем Бог Первого Доминиона?
— …Итак, когда я смотрю на творения моих рук Его глазами, я хочу их уничтожить… — прошептал Сартори. — …но что же видит Он Сам? Чего Он хочет?