— Не делай этого… — прошептала она.
Он поднял голову и тихонько хмыкнул, словно удивившись, что она до сих пор в комнате.
— Все уже сделано, — сказал он. — Мне остается только удерживать круг до полуночи.
Снизу донесся стон: похоже, Клем увидел, какую ношу овиаты подтащили к лестнице. Потом раздалась череда глухих ударов — это безжизненное тело покатилось по ступенькам. Пройдет еще несколько секунд, и они вернутся за ней, и за эти секунды ей надо выманить его из круга. Ей был известен только один способ, а если уж и он не поможет, тогда остается только молча дожидаться гибели.
— Я люблю тебя, — сказала она.
Было уже слишком темно, и она не могла его видеть, но почувствовала на себе его взгляд.
— Я знаю, — сказал он равнодушно. — Но мой Небесный Отец будет любить меня сильнее. Теперь я — в Его руках.
Она услышала, как за спиной у нее затопали овиаты, и почувствовала затылком их ледяное дыхание.
— Я не хочу тебя больше видеть, — сказал Сартори.
— Пожалуйста, убери своих тварей, — взмолилась она, вспомнив распухшие руки Клема.
— Уйди, и они не прикоснутся к тебе, — сказал он. — Я выполняю поручение Отца.
— Он не любит тебя…
— Уйди.
— Он не способен любить…
— Уйди.
Все, что можно было сказать, было сказано; все, что можно было сделать, было сделано. Когда она повернулась спиной к кругу, овиаты зажали ее между своими холодными боками и проводили до самого порога. На площадку ей позволено было выйти уже без эскорта. Навстречу ей по лестнице поднимался Клем с дубиной в руке, но она крикнула ему, чтобы он не двигался, опасаясь, что, стоит ему подняться еще на одну ступеньку, и гек-а-геки разорвут его в клочья. Дверь в Комнату Медитации захлопнулась. Обернувшись, она убедилась, что овиаты остались на площадке и были исполнены решимости помешать любому непрошеному гостю нарушить покой их Маэстро. Все еще опасаясь нападения, она осторожно, словно по тончайшему льду, двинулась к лестнице и, лишь оказавшись на ступеньках, позволила себе ускорить шаг.
Внизу горели свечи, но зрелище, которое они освещали, было не менее мрачным, чем то, что ей пришлось видеть наверху. Тело Миляги лежало у подножия лестницы; голова его покоилась на коленях у Целестины. Простыня сползла у нее с плеч, и груди ее обнажились. Там, где она прижимала к себе голову сына, они были испачканы его кровью.
— Он мертв? — шепотом спросила она у Клема.
Он покачал головой.
— Пока держится.
Не было нужды спрашивать, что поддерживает его жизнь. Наполовину превращенная в щепки парадная дверь была распахнута настежь, и сквозь нее до Юдит донесся первый удар колокола какой-то далекой церкви.
— Круг завершен, — сказала она.
— Какой круг? — спросил Клем.
Она не ответила. Какое это могло теперь иметь значение? Но Целестина оторвала взгляд от лица Миляги, и в глазах у нее Юдит прочла тот же вопрос. Она постаралась сделать ответ как можно более кратким.
— Круг Имаджики, — сказала она.
— Откуда ты знаешь? — спросил Клем.
— Богини сказали мне.
К этому моменту она уже почти спустилась по лестнице и увидела, что Миляга держится за жизнь в буквальном смысле этого слова, сжимая руку Целестины и пристально глядя ей в лицо. И лишь когда она присела на последнюю ступеньку, взгляд его обратился к ней.
— Я… никогда не знал… — сказал он.
— Я знаю, — ответила она, думая, что он имеет в виду заговор Хапексамендиоса. — Мне и самой не хотелось в это верить.
Миляга покачал головой.
— Я говорю не о круге… — с трудом выговорил он, — …я не знал, что Имаджика — это круг…
— Эта тайна была известна только Богиням, — ответила Юдит.
Теперь заговорила Целестина, и голос ее был таким же мягким, как и отблески, что освещали ее губы.
— А Хапексамендиос знает? — спросила она.
Юдит покачала головой.
— Значит, какой бы огонь Он ни послал… — прошептала Целестина, — он опишет круг и вернется к Нему.
Юдит посмотрела на нее, смутно ощутив в этих словах какую-то надежду на спасение, но не в состоянии понять, в чем же она заключается. Целестина опустила взор на лицо Миляги.
— Дитя мое, — сказала она.
— Да, мама.
— Иди к Нему, — сказала она. — Пусть твой дух отправится в Первый Доминион и найдет своего Отца.
Юдит показалось, что Миляге не под силу даже дышать, не говоря уже о более трудных задачах, но, возможно, дух его окажется более могущественным, чем тело? Он потянулся рукой к лицу матери, и она крепко сжала его пальцы.
— Что ты задумала? — спросил Миляга.
— Вызвать Его огонь, — ответила Целестина.
Юдит оглянулась на Клема, чтобы проверить, не сумел ли Клем лучше нее постичь смысл этого диалога, но на лице его застыло выражение полного недоумения. Какой смысл призывать смерть, если она и так придет куда быстрее, чем хотелось бы?
— Постарайся задержать Его, — говорила Целестина Миляге. — Предстань перед Ним любящим сыном и отвлекай Его внимание так долго, как только сможешь. Подольстись к Нему. Скажи, что ты мечтаешь увидеть Его лицо. Способен ли ты сделать это ради меня?
— Конечно, мама.
— Хорошо.
Убедившись, что сын понял ее просьбу, Целестина положила руку Миляги ему на грудь и, высвободив колени, осторожно опустила его голову на пол. У нее осталось еще последнее напутствие.
— Обязательно отправляйся через Доминионы. Он не должен догадаться, что существует другой путь, ты понимаешь?
— Да, мама.
— А когда ты окажешься там, дитя мое, постарайся услышать голос. Он доносится из земли. Ты обязательно услышишь его, только надо быть очень внимательным. Он говорит…
— Низи Нирвана.
— Верно.
— Я помню, — сказал Миляга. — Низи Нирвана.
И словно это имя было благословением, которое убережет его от всех опасностей, Миляга закрыл глаза и отправился в путь. Не тратя время на сентиментальные оплакивания, Целестина решительно поднялась и двинулась к лестнице.
— А теперь я должна поговорить с Сартори.
— Это не так-то просто, — сказала Юдит. — Дверь заперта — и под охраной.
— Он — мой сын, — ответила Целестина, бросив взгляд в направлении Комнаты Медитации. — Мне он откроет.
С этими словами она стала подниматься.
Дух Миляги, покинув дом, занят был не мыслями об Отце, который ожидал его в Первом Доминионе, а о матери, которую он оставил на Гамут-стрит. Слишком мало времени провели они вместе после возвращения из башни «Tabula Rasa». Он склонялся у ее кровати, пока она рассказывала сказку о Низи Нирване. Он держал ее за руки под дождем Богини, стыдясь своего желания, но не в состоянии подавить его. И наконец, еще несколько мгновений назад он лежал у нее на коленях, истекая кровью. Ребенок, возлюбленный, труп. В эти недолгие часы уместилась целая жизнь, и им придется этим довольствоваться.