Я так устала, — сказала Кезуар. — Ты не возражаешь, если я посплю?
— Нет, конечно, — сказала Юдит.
— Постель запачкана кровью Сеидукса? — спросила она у Конкуписцентии.
— Да, мадам.
— Тогда я лягу не там. — Она протянула руку. — Отведи меня в маленькую синюю комнату. Я буду спать там. Юдит, тебе тоже надо поспать. Принять ванну и поспать. Нам столько еще предстоит обдумать, столько составить планов.
— Да?
О да, сестра моя, — сказала Кезуар. — Но не сейчас…
Она позволила Конкуписцентии увести себя, предоставив Юдит возможность бродить по комнатам, которые Кезуар занимала все годы своего правления. На простынях действительно было несколько кровавых пятен, но, несмотря на это, постель манила к себе. Но она поборола искушение лечь и немедленно уснуть и отправилась на поиски ванной, ожидая найти там очередное собрание барочных излишеств. Однако ванная оказалась единственной комнатой в покоях, убранство которой можно было с некоторой натяжкой назвать сдержанным, и она с радостью задержалась там подольше, наполняя ванну горячей водой и смывая приставший к телу пепел, изучая при этом свое туманное отражение на гладкой поверхности черных плиток.
Когда она вышла из ванной, ощущая в теле приятное покалывание, одежда ее — грязная и дурно пахнущая — вызвала у нее отвращение. Она оставила ее на полу и, надев на себя одно из разбросанных по комнате платьев, улеглась на надушенные простыни. Всего несколько часов назад здесь был убит человек, но мысль об этом, которая некогда помешала бы ей оставаться в этой комнате, не говоря уже о постели, теперь совершенно ее не беспокоила. Вполне возможно, это равнодушие к грязному прошлому кровати было отчасти вызвано влиянием ароматов, исходивших от подушки, на которую она опустила голову. Они вступили в заговор с усталостью и теплом только что принятой ванны, погрузив ее в состояние такой томной сонливости, что она не смогла побороть бы ее, даже если б от этого зависела ее жизнь. Напряжение отпустило мышцы и суставы. Закрыв глаза, она погрузилась в сон на кровати своей сестры.
Даже во время самых мрачных размышлений у ямы, где прежде стояла Ось, не чувствовал он так остро опустошенности, как сейчас, после расставания с братом. Встретившись с Милягой в Башне и став свидетелем призыва к Примирению, Сартори ощутил в воздухе новые возможности. Брак двух «я» мог бы исцелить его и подарить ему целостность. Но Миляга насмеялся над этой мечтой, предпочтя брату ничтожного мистифа. Конечно, может быть, он и изменит свое мнение теперь, после смерти Пай-о-па, но надежды на это мало. Если бы он был Милягой, а он был им, смерть мистифа завладела бы всем им и побудила бы к мести. Они стали врагами — это свершившийся факт, и никакого воссоединения не будет.
Он не стал делиться этими мыслями с Розенгартеном, который обнаружил его наверху в Башне, с чашкой шоколада и руках, за размышлениями о своем несчастье. Не позволил ом ему и сделать подробный доклад о ночных бедствиях (генералы погибли, армия частично истреблена, частично восстала).
— Надо составить план действий, — сказал он своему пегому помощнику, — что толку плакать у разбитого корыта?
— Мы с тобой отправимся в Пятый Доминион, — уведомил он Розенгартена. — Там мы возведем новый Изорддеррекс.
Не так уж часто его слова вызывали у Розенгартена ответную реакцию, но сейчас был как раз такой случай. Розенгартен улыбнулся:
— В Пятый?
— Я давно предвидел, что рано или поздно нас ждет эта судьба. По всем данным. Доминион остался без всякой защиты. Маэстро, которых я знал, умерли. Их мудрость брошена под ноги свиньям. Никто не сможет нам помешать. Мы наложим на них такие заклятья, что не успеют они и глазом моргнуть, как Новый Изорддеррекс будет воздвигнут в их сердцах, неколебимый и прекрасный.
Розенгартен одобрительно замычал.
— Распрощайся с близкими, — сказал Сартори. — Мне тоже есть с кем попрощаться.
— Мы отправимся прямо сейчас?
— Еще до того, как догорят пожары.
Странный сон посетил Юдит, но ей достаточно часто приходилось путешествовать по стране бессознательного, так что мало что могло смутить ее или испугать. На этот раз она не покинула пределов комнаты, где спала, но почувствовала, как тело ее покачивается, подобно покрывалам вокруг кровати, под дуновением пахнущего дымом ветра. Время от времени из расположенных далеко внизу внутренних двориков до слуха ее доносился какой-нибудь шум, и она позволяла векам открыться, исключительно ради томного удовольствия опустить их снова, а один раз ее разбудил тоненький голосок Конкуписцентии, которая пела в одной из отдаленных комнат. Хотя слова были непонятны, Юдит не сомневалась, что это жалоба, исполненная тоски по тому, что ушло и уже никогда не вернется, и она вновь соскользнула в сон с мыслью о том, что печальные песни одинаковы на всех языках, будь то язык шотландских кельтов, индейцев Навахо или жителей Паташоки. Подобно иероглифу ее тела, эта мелодия была первична. Она была одним из тех знаков, которые могли перемещаться между Доминионами.
Музыка и исходивший от подушки запах были мощными наркотиками, и после нескольких печальных фраз, пропетых Конкуписцентией, она уже толком не была уверена, уснула ли она и слышит жалобную песню во сне, или все это происходит наяву, но под действием духов Кезуар душа ее покинула тело и блуждает в складках тонкого шелка над постелью. Но ее не особенно заботило, как именно обстоит дело в реальности. Ощущение было приятным, а в последнее время жизнь ее не баловала удовольствиями.
Потом появилось доказательство того, что это действительно сон. В дверях возник скорбный призрак и стал наблюдать за ней сквозь покрывала. Еще до того, как он подошел к постели, она узнала его. Не так уж часто вспоминала она об этом человеке, и ей показалось немного странным, что ее сознание воскресило его образ. Однако это произошло, и не было смысла скрывать от себя охватившее ее эротическое волнение. Перед ней стоял Миляга точно такой же, как и в жизни; на лице его застыло хорошо знакомое ей обеспокоенное выражение; руки его осторожно поглаживали покрывала, словно это были ее ноги и их можно было раздвинуть с помощью ласк.
Не ожидал тебя найти здесь, — сказал он ей. Голос ого звучал хрипло, и в нем слышалась та же тоска, что и в песне Конкуписцентии. — Когда ты вернулась?
— Совсем недавно.
— Ты так сладко пахнешь.
— Я только что из ванны.
— Знаешь, когда я вижу тебя такой… во мне рождается желание взять тебя с собой.
— А куда ты отправляешься?
— Назад, в Пятый Доминион, — сказал он. — Я пришел попрощаться.
— И ты собираешься сделать это издали?
Лицо его расплылось в улыбке, и она вспомнила, как легко ему удавалось соблазнять женщин — как они снимали обручальные кольца и стаскивали трусики, стоило ему вот так улыбнуться. Но к чему проявлять неуступчивость? В конце концов, это эротическая фантазия, а не судебный процесс. Но, похоже, он усмотрел в ее взгляде упрек и попросил у нее прощения.