— Ты — женщина Роксборо? — спросила она.
— Нет.
— Но ведь я не намного ошиблась? Так чья же ты? Кому из них ты принадлежишь?
— Никому из них я не принадлежу, — сказала Юдит. — Все они мертвы.
— И даже Роксборо?
— Он умер двести лет назад.
— Двести лет назад, — сказала она. Это был не вопрос, а обвинение, но обвиняла она не Юдит, а Дауда. — Почему ты не пришел за мной?
— Я думал, что ты давным-давно умерла.
— Умерла? Нет. Это было бы счастьем. Я выносила этого ребенка. Я растила его какое-то время. Ты знал об этом.
— Откуда? Все это меня не касалось.
— Ты меня коснулся, — сказала она, — в тот день, когда забрал меня из моей жизни и отдал Богу. Я не просила и не хотела этого…
— Я был всего лишь слугой.
— Скорее псом. У кого в руках теперь твой поводок? У этой женщины?
— Я никому не служу.
— Хорошо. Тогда ты будешь служить мне.
— Не доверяй ему, — сказала Юдит.
— А кому, по-твоему, я должна доверять? — сказала Целестина, даже не удостоив Юдит своим взглядом. — Тебе? У тебя руки в крови, и вся ты воняешь соитием.
В последней фразе прозвучало такое отвращение, что Юдит не сдержалась:
— Ты не проснулась бы, если б я тебя не нашла.
— Считай, что я отблагодарю тебя тем, что выпущу отсюда, — сказала Целестина. — Тебе не долго захочется оставаться в моем присутствии.
В это Юдит было легко поверить. После долгих месяцев ожидания этой встречи она столкнулась лишь с безумием Целестины и льдом ее ярости. Никаких откровений не предвиделось.
Тем временем Дауд наконец-то сумел подняться на ноги. Тогда одно из щупалец Целестины возникло из тени и устремилось к нему. Как ни странно, на этот раз он не сделал ни малейшей попытки избежать его прикосновения. Подозрительно смиренное выражение появилось у него на лице. Он не только не оказал сопротивления, но даже подставил Целестине руки, соединив их запястье к запястью, чтобы она могла связать их. Она не пренебрегла его предложением, и щупальце обмотало его руки. Затем оно усилило хватку и потащило его вверх по кирпичной груде.
— Будь осторожна, — предупредила ее Юдит. — Он сильнее, чем кажется.
— Все это краденое, — ответила Целестина. — Все его штучки, его манеры, его сила. Ничто из этого не принадлежит ему. Ведь он актер. Скажи, я права?
С показным смирением Дауд склонил голову, но в тот же самый миг уперся ногами в кирпичи, сопротивляясь тянущему его щупальцу. Юдит хотела было вторично предупредить Целестину, но раньше того пальцы Дауда обхватили щупальце и резко дернули его. Застигнутую врасплох Целестину швырнуло на неровный край пролома, и прежде чем остальные щупальца успели прийти к ней на помощь, Дауд поднял руки над головой и с легкостью разорвал путы. Целестина испустила вопль боли и попятилась в святилище своей темницы, таща за собой поврежденное щупальце. Но Дауд не дал ей передышки и немедленно пустился в погоню, взбираясь на кирпичную груду и истошно вопя:
— Я не твой раб! Я не твой пес! А ты — никакая не Богиня! Ты — самая обыкновенная блядь!
Потом он исчез в темноте пролома, продолжая вопить. Юдит отважилась сделать несколько шагов к темнице, но противники удалились вглубь, и их борьба была полностью скрыта от ее взгляда. Однако она могла слышать — шипящее дыхание, полное боли, глухой звук удара о каменную стену… Стены дрожали, и по всему коридору с полок падали книги. Волна силы подхватывала вкладные листы и брошюры, и они метались по воздуху, словно птицы в ураган, а массивные тома бились в припадке на полу со сломанными корешками.
А потом неожиданно все кончилось. Борьба в камере прекратилась, и последовало несколько секунд напряженного молчания, прерванного стоном, вслед за которым из мрака появилась рука, ухватившаяся за край пролома. Спустя мгновение, едва держась на ногах, из темноты появился Дауд, другую руку прижимавший к лицу. Хотя осколки, вживленные в его плоть, обладали силой, сама плоть была не ахти какой мощной, и Целестина воспользовалась этой слабостью с умением настоящего бойца. Половина его лица была содрана до кости, а тело пострадало даже больше, чем труп, что он оставил наверху на столе: его желудок выпирал из раны, конечности были расплющены и изуродованы.
Выбираясь из дыры, он упал. Вместо того чтобы попытаться встать, — впрочем, она сильно сомневалась, что подобная попытка может оказаться удачной, — он пополз по груде руин на четвереньках, ощупывая руками наваленные перед ним кирпичи, словно слепой. Всхлипы и стоны вырывались из его горла, но усилия, которых требовал подъем, быстро исчерпали последние запасы энергии, и звуки прекратились. Через некоторое время он затих окончательно. Руки под ним подогнулись, и он рухнул лицом вниз, в окружении раскрывшихся веером книг.
Наблюдая за телом, Юдит сосчитала до десяти, а потом двинулась к темнице. Оказавшись от тела ярдах в двух, она заметила движение и замерла. В нем еще оставалась жизнь, хотя и не его. Жучки выбегали из приоткрытого рта, словно блохи, покидающие холодеющий труп бродячей кошки. Они также вылезали и из ноздрей, и из ушей. Вполне вероятно, что, лишенные его руководства, они были безвредны, но она не собиралась проверять это предположение на практике. Стараясь держаться от них как можно дальше, окольным путем она стала перебираться через руины к порогу сумасшедшего дома невесты Хапексамендиоса.
В воздухе плясала пыль — последствие высвободившихся здесь сил, и от этого мрак казался еще гуще. Но Целестину она видела: ее скорченное тело лежало у дальней стены. Вне всякого сомнения, он причинил ей серьезный урон. Ее бледная кожа была обожжена и свисала лоскутьями на бедре, боку и плече. Юдит пришло в голову, что, судя по всему, очистительный пыл Роксборо еще имеет какую-то власть над Башней. За последний час ей пришлось увидеть трех поверженных отступников — одного наверху и двоих внизу. Но Целестина пострадала меньше других. Сколь ни серьезны были ее раны, она нашла в себе силы устремить на Юдит яростный взгляд и сказать:
— Ну что, явилась порадоваться?
— Я пыталась предупредить тебя, — сказала Юдит. — Я не хочу, чтобы мы были врагами, Целестина. Я хочу тебе помочь.
— По чьему приказу?
— По своей собственной воле. Почему ты считаешь, что каждый должен быть чьим-то рабом, шлюхой или псом?
— Потому что так устроен мир, — сказала она.
— Мир изменился, Целестина.
— Что? Значит, род человеческий исчез?
— Быть рабом — это не удел человека.
— А ты-то откуда можешь знать? — сказала женщина. — Что-то я не чую в тебе человеческого духа. Ведь ты притворщица, признавайся! Штучка, сделанная себе на потребу каким-нибудь Маэстро!
В любых устах подобная отповедь причинила бы Юдит боль, но слышать ее из уст женщины, которая так долго была для нее маяком надежды и спасения, было жесточайшим приговором. Она так яростно боролась, чтобы стать чем-то большим, чем подделкой, изготовленной в искусственной утробе, но несколькими словами Целестина низвела ее до уровня миража, призрака.