Но тут вдруг меня охватывает страх. Что я делаю? Блин, что я делаю? Пульс учащается, руки скручиваются в узлы.
– Пойдешь со мной? Пожалуйста? – непроизвольно говорю я, брат поворачивается и пристально смотрит на меня. Я отворачиваюсь, но потом все же украдкой снова бросаю на него взгляд. Он тоже выглядит взволнованно, словно и до него вдруг дошло, что мы наделали.
– Оди, ты уверена, что хочешь идти?
– Да. Да. – Я киваю и киваю, словно чтобы убедить в этом саму себя. – Да. Я сделаю это. Мне просто нужна небольшая моральная поддержка. Чтобы ты пошел со мной. И Линус.
– Как три мушкетера.
– Типа того.
– А ему ты сказала?
– Нет, мы попозже в парке встречаемся. И я расскажу.
В парке мне становится нехорошо. Как бывало раньше, страшно. Все начинают казаться роботами, которые за мной охотятся, и во всем парке в воздухе висит ощущение угрозы и ужаса. Моему допотопному мозгу все это всерьез не нравится, он бы вообще предпочел забраться под куст.
Но я в кусты не полезу, твердо говорю я. И я не слушаю допотопных советчиков. Хотя от страха меня уже мутит, странными волнами накатывает головокружение, но мне все же удается идти по парку, словно я нормальная. Линус сидит на скамейке. Когда я вижу апельсиновую дольку его улыбки, широкой и счастливой, которая появляется на его лице просто оттого, что он увидел меня, у меня возникает ощущение, что мой допотопный мозг погладили, сказали, что все хорошо, и велели успокоиться.
(Я Линусу о своем допотопном мозге не рассказывала. То есть что-то вы своему парню говорите, а что-то держите строго при себе, чтобы совсем уж психопаткой не показаться.)
– Привет, Ревень.
– Привет, Апельсиновая долька. – Я касаюсь его руки, и мы символически касаемся друг друга губами.
– Так, – начинает Линус, – у меня уже готово. Подойди вон к тому мужику и спроси, вегетарианцы ли утки. – Он показывает на пожилого мужчину, который кидает уткам булку.
– Вегетарианцы ли утки?
– Конечно нет, дурында, они червей едят. Давай. – Он толкает меня в плечо, и я с ухмылкой поднимаюсь. У меня все пульсирует от жути, но я вынуждаю себя завязать этот разговор на тему уток. Затем возвращаюсь на нашу скамейку и отправляю Линуса к французским туристам – спросить, в какой стране мы находимся.
Линус – эксперт. Просто эксперт. Он испуганно сообщает этим французам, что собирался в Швецию и, видимо, сбился с пути, и они все начинают смотреть на карты и в телефоны и говорить ему: «Angleterre! [11] А-а-англия!», и показывать на красные автобусы, которые каждые пять секунд проезжают мимо парка.
– Ах, Англия, – наконец говорит Линус, они яростно кивают и подтверждают: «D’accord! Grande Bretagne! [12] А-а-англия!» Наконец они отходят, все еще что-то лепеча и оглядываясь на Линуса. Наверное, будут обсуждать его до конца поездки.
– Так, – говорит Линус, вернувшись ко мне. – Иди вон к нему и спроси, есть ли у него кокосовое. – Он указывает на продавца мороженого, который торгует тут каждое лето, сколько я себя помню.
– Нет у него кокосового.
– Я в курсе. Поэтому и такой вопрос.
– Слишком просто, – с гордостью отвечаю я. – Придумай что-нибудь другое.
– Не хочу, – лениво говорит он. – Дуй к мороженщику.
Я подхожу к его лотку, спокойно выжидаю, когда подойдет моя очередь.
– Скажите, кокосовое есть?
Я знаю, что он скажет. Я задавала ему этот вопрос каждый год лет с восьми, и ни разу не было…
– Сегодня есть. – Мороженщик подмигивает, а я тупо таращусь на него.
– Простите?
– Кокосовое мороженое для юной леди, – церемонно говорит он. – Только сегодня. Только для вас.
– Что? – Я хлопаю глазами, не веря своим ушам, а он накладывает мороженое в огромный рожок. – Это кокосовое?
– Только для вас, – повторяет он, вручая мне мороженое. – И с шоколадной крошкой для молодого человека. – Мороженщик подает мне второй рожок. – Уже оплачено.
– Я так люблю кокосовый вкус, – зачарованно говорю я. – Но у вас его никогда нет.
– Он так и сказал. Твой молодой человек. Попросил сделать исключение.
Я поворачиваюсь вокруг своей оси, Линус смотрит на меня – улыбка еще шире обычного.
– Спасибо, – говорю я продавцу. – Большое.
Вернувшись к Линусу, я раскидываю руки, стараясь не уронить мороженое, и целую его.
– Невероятно! – Я отдаю ему его рожок и лижу свое мороженое. Божественный нектар. На всем свете нет ничего вкуснее кокоса. – Боже мой.
– Вкусно?
– Как я его люблю. Как люблю.
– Как и я, – говорит Линус, поедая свое мороженное, – тебя.
И до меня доходит.
Как и я тебя.
В парке ярко светит солнце, крякают утки, визжат дети, но я перестала замечать что-либо, кроме его лица. Каштановых волос, честного взгляда, полумесяца улыбки.
– Что ты сказал? – выдавливаю я.
– Что сказал. Я тоже его люблю, – говорит он, глядя мне в глаза.
– Ты сказал «тебя».
– Ну, может… это я и хотел сказать.
Как я его люблю. Как и я тебя.
Эти слова кружатся у меня в голове, похожие на кусочки пазла, складываясь то так, то так.
– Это точно? – Я просто обязана выяснить.
– Ты же знаешь, что точно. – Его глаза так же улыбаются, как и апельсиновые губы. Хотя они в то же время серьезны.
– Ну, и я тоже люблю… – говорю я со сдавленным горлом. – Тебя.
– Меня.
– Да. – Я сглатываю. – Да.
Больше слова не нужны. Я знаю, что я этот момент запомню навсегда – как мы стоим в этом парке с утками, солнышко, его объятия. Вкус его поцелуя – шоколадная крошка, а моего – наверняка кокосовый.
Вообще-то они очень хорошо сочетаются.
И только после этого жизнь начинает разваливаться.
Линус не понимает. И не поймет. Он не просто против, он в ярости. И проявляет ярость физически. Бьет дерево, словно оно в чем-то виновато.
– Сраный бред, – твердит он, шагая из стороны в сторону по траве, метая злые взгляды на белок. – Идиотизм.
– Линус, послушай… – пытаюсь объяснить я. – Я должна это сделать.
– Прекрати пороть чушь! – орет он. – Тебе же врач запретила эти слова? Я думал, единственное, что ты в жизни «должна», это подчиняться законам физики! Ты что, ничему не научилась? Типа жить настоящим, а не прошлым? А?