– В настоящий момент я бы сказала, что вы любитель нарушать границы дозволенного и весьма посредственный лыжник.
– Скажите, чтобы я проваливал ко всем чертям, и я покорно подчинюсь.
– Какая девушка способна устоять перед подобным предложением? Проваливайте!
Я изысканно поклонился – дескать, как вам будет угодно, – и сунул «Искусство войны» в карман лыжной куртки.
– Извините, что побеспокоил вас.
Я уже направился прочь, когда у меня за спиной раздалось:
– А кто вам сказал, что вы способны побеспокоить меня?
Она сказала это легко и насмешливо, что отнюдь не свидетельствовало об ослаблении сопротивления.
Я только головой покачал.
– Ну и ну. Может, вам больше понравилось бы: «Извините, что нашел вас такой интересной»?
– Некоторые девушки после очередного курортного романа просто упивались бы такими словами. Но нам – то есть тем, кто здесь работает, – подобные «комплименты» несколько приелись.
Раздался оглушительный лязг, и огромный механизм фуникулера пришел в движение; кабина, только что спустившаяся вниз, вновь поползла на вершину.
– Я понимаю, что вам нужна броня, раз вы работаете в баре, куда европейские Четвинд-Питты приезжают исключительно поразвлечься. И все же озорство так и сквозит в вас, Холли, словно это ваша вторая натура.
Она недоверчиво усмехнулась.
– Вы же меня совсем не знаете.
– Вот это-то и есть самое странное: я прекрасно понимаю, что совсем вас не знаю, но у меня такое ощущение, словно я знаю вас очень хорошо. Откуда могло взяться это ощущение?
Она с несколько преувеличенным раздражением проворчала:
– Но есть же определенные правила… Не полагается разговаривать с человеком, которого знаешь всего пять минут, так, словно знаешь его долгие годы. И прекратите это, черт побери!
Я поднял руки вверх.
– Сдаюсь, Холли, и если я даже довольно наглый тип, то все же совершенно безвредный. – Я вдруг вспомнил Пенхалигона. – Совершенно безвредный. Скажите, вы могли бы позволить мне вместе с вами подняться на подъемнике до верхней площадки? Это всего минут семь-восемь. Если вам и это покажется свиданием с дьяволом, то терпеть придется не так уж долго – нет, нет, я знаю: это не свидание, а просто совместный подъем на вершину горы. А там будет достаточно одного вашего умелого взмаха лыжной палкой, и я уйду в историю. Позвольте мне, пожалуйста. Ну, пожалуйста!
* * *
Служитель защелкнул поручни нашего сиденья, и я с трудом удержался, чтобы не пошутить, что, мол, без этого меня бы давно уже унесло, но в следующее мгновенье нас обоих действительно унесло в сияющую высь, и мы воспарили над землей. Однако наверху стало ясно, что сегодняшний день, тридцатое декабря, вскоре утратит свою безоблачную ясность: за вершину Паланш-де-ла-Кретта уже зацепилось какое-то облако. Я смотрел, как мимо одна за другой мелькают опоры канатной дороги, выстроившиеся на склоне горы. А под нами разверзлась такая пропасть, что я, борясь с головокружением и чувствуя, как сердце уходит в пятки, заставил себя посмотреть вниз, на далекую землю, думая о последних мгновениях жизни Пенхалигона. Что он испытывал? Сожаление? Облегчение? Слепящий ужас? Или у него в ушах вдруг зазвучала «Babooshka» в исполнении Кейт Буш? Прямо под ногами у нас пролетели две вороны. Я знал, что они выбирают себе партнера на всю жизнь – об этом мне однажды рассказал мой кузен Джейсон.
– Вы когда-нибудь летали во сне? – спросил я у Холли.
Она смотрела строго вперед. Ее глаза скрывались под защитными очками.
– Нет.
Мы уже миновали пропасть и теперь спокойно поднимались над широкой извилистой трассой, по которой чуть позже собирались спускаться. Лыжники скользили по ней вниз, к станции Шемёй, то ускоряя спуск, то переходя на легкий шаг.
– По-моему, сегодня кататься гораздо лучше – вчера столько снегу выпало, – сказал я.
– Да. Хотя туман с каждой минутой становится все плотней.
И правда, вершина горы была теперь уже почти не видна, а ее верхние склоны казались серыми.
– Вы каждую зиму работаете в Сент-Аньес?
– Это что, интервью по поводу трудоустройства?
– Нет, но мои телепатические способности несколько заржавели.
– Я раньше работала в Мерибеле, во Французских Альпах, – пояснила Холли, – у одного человека, который знал Гюнтера еще по тем временам, когда тот занимался теннисом. И когда Гюнтеру понадобилась неболтливая работница, он предложил мне трансфер, полную оплату дорожных расходов и ски-пасс.
– Но с какой стати Гюнтеру могла понадобиться неболтливая работница?
– Ничего удивительного. И потом, я даже не прикасаюсь к наркотикам. Наш мир и без того достаточно нестабилен, чтобы превращать собственные мозги в яичницу-болтунью ради минутного улета.
Я подумал о мадам Константен и сказал:
– Пожалуй, вы правы.
Пустые сиденья подъемника выныривали из тумана, царившего впереди. Шемёй, оставшийся далеко внизу, был уже почти не виден. И за нами наверх, по-моему, никто больше не поднимался.
– Вот было бы фантастическое зрелище, – вслух подумал я, – если бы навстречу нам выплывали мертвецы, сидящие в креслах подъемника…
Холли как-то странно на меня посмотрела, но ничего не сказала.
– …но не такие, как в лимбе, с отваливающимися кусками плоти, – с удивлением услышал я собственный голос, – а такие, какими ты представляешь себе своих умерших близких. Тех, кого хорошо знал, кто был для тебя важен. Или даже собак… – Или некоторых жителей Корнуолла.
Наше сиденье из стальных трубок и пластмассы поскрипывало, скользя на колесиках по стальному канату. Холли явно решила проигнорировать мои безумные рассуждения. Впереди уже была видна вершина, словно парившая в воздухе. Я был страшно удивлен, когда Холли вдруг спросила:
– А вы случайно не из семьи армейского офицера?
– Господи, нет! Мой отец – бухгалтер, а мама работает в театре Ричмонда. А почему вы спрашиваете?
– Потому что вы читаете книгу под названием «Искусство войны».
– А, это. Я читаю Сунь-Цзы, потому что его трактату три тысячи лет и каждый агент ЦРУ со времен Вьетнама его изучал. А вы любите читать?
– Люблю, но моя сестра – это действительно настоящий книгочей; она мне вечно присылает всякие книги.
– Вы часто ездите домой, в Англию?
– Не очень. – Она играла с эластичной пряжкой на своей перчатке. – Вообще-то, я не из тех, кто уже в первые десять минут готов вывернуться наизнанку. Ясно?
– Ясно. Не беспокойтесь. Это просто означает, что вы совершенно нормальный человек.