— Лежать, сука!
Клещ сначала дернулся, но тут же замер под черным зрачком автоматного ствола, глядящим ему в лицо. Вытер кровь с разбитых губ и откинулся к стене.
— Твоя взяла, Леший.
— Ты думал: будет по-другому?
— Все должно было быть по-другому. Только не говори мне насчет морской пехоты, чести и подобной хреновины, не надо. Ты победил. Так стреляй, и делу конец.
Владимира что-то сдерживало от выстрела в этого ранее не знакомого и не сделавшего ему ничего плохого человека. Драка не в счет. Этим секундным замешательством воспользовался Клещ. Набрав немного сил, он вдруг вновь рванулся. Рванулся навстречу пуле. Зачем он это сделал? В наивной, безрассудной надежде изменить ситуацию? Или чтобы и вправду закончить дело, спровоцировав выстрел? Как бы то ни было, Владимир нажал на спусковой крючок, и очередь разворотила лицо бывшему сержанту морской пехоты. Клещ, содрогаясь, завалился набок.
Владимир достал рацию.
— Гена! Слышишь меня?
— Слушаю.
— В здании все!
— Клещ?
— Готов. Как там Эдик?
— Не уберегся хитромудрый Эдик. Дернулся раньше времени. Видать, по воле заскучал. Тут ему шальная пуля в головку и попала.
— Ладно. Смотри за обстановкой, я к Бабичевым — и мы выходим.
— Понял.
Леший спустился в подвал.
Вскоре к Владимиру, присевшему отдышаться, подошли Николай с Татьяной. Последняя, увидев кровь на лице Лешего, испуганно спросила:
— Ты ранен, Володя?
— Нет.
— Но на тебе кровь!
— Пустяки. Пошли. Надо быстрее покинуть это змеиное гнездо.
Они вышли на улицу под бдительным контролем Бондаренко, продолжавшего отслеживать обстановку. Володя посмотрел на развороченные взрывом останки машин, тихо сказал:
— Предупреждал же тебя, Жуков, что за «тварь» ответишь. Вот и ответил.
Затем обратился к Бабичевым:
— Дуйте к моему другу. Гена! Встречай гостей. Я сейчас присоединюсь к вам.
Боб с Татьяной пошли туда, куда указал Владимир.
Он вскоре подошел к ним.
— Значит, так, друзья. Сейчас идем в гараж. Ты, Боб, берешь джип, и едете домой в Лепки.
— А ты?
— У меня еще дела, Боб. Не переживай, скоро увидимся.
Они прошли в гараж. Бабичев завел джип, и через тыловые ворота вездеход покинул усадьбу.
— Что дальше, командир? — спросил Бондаренко.
— Дальше? — Владимир задумался. — Дальше… С тобой все ясно, ты в отпуске, так что отправляйся к своему брату, он очень хотел тебя увидеть.
— А вы?
— Мы будем отмываться от той грязи, которой обросли в общении с королями, кириллами и им подобными.
— Куда деньги девать?
— И с ними решим. Делали мы, Гена, дело правое и суд вершили справедливый. По законам человечности и завершим этот суд.
Алевтина Дмитриевна Киселева — директор Центра реабилитации лиц, получивших увечье в локальных войнах, — спешила утром на работу. Кроме повседневных и тягостных дел, в этом доме страдания ее ждал и собственный муж, полковник ВДВ, потерявший в Чечне обе ноги. И сколько еще таких же: без ног, рук и глаз. Финансирование центра сводилось к минимальному поддержанию оставшегося здоровья раненых, отдавших Родине все. Крайне нужны были протезы, инвалидные коляски, тренажеры, медикаменты, да даже такая элементарщина, как простыни, наволочки, одеяла, кровати. Но денег не хватало, их на эти нужды у Родины не было. А как директору смотреть в глаза этим парням, видящим в ней человека, обязанного отдавать им долги государства? Алевтина Дмитриевна тяжело вздохнула.
Подходя к зданию через открытые, покосившиеся, неохраняемые ворота, она увидела легковой автомобиль за оградой и на входе молодого человека с объемистой сумкой в руке.
Наверное, к кому-то наведался фронтовой товарищ или родственник. Но почему он не проходит? Режим посещения давно уже не действовал. Не ее ли ждет?
— Здравствуйте! Вы ко мне?
— Вы Киселева Алевтина Дмитриевна?
— Да! А как зовут вас?
— Олег. Пожалуйста, без отчества. Просто Олег. У меня к вам небольшое дело. Оно не займет много времени.
— Хорошо. Пройдемте в кабинет.
Войдя в помещение, директор попала под град вопросов. Вопросы задавал и персонал, заканчивающий смену, и больные, способные передвигаться на костылях. И она отвечала. Каждому. Спокойно и рассудительно. Кого-то по-матерински коря, кого-то поддерживая своей печальной улыбкой. Так они прошли до обшарпанной двери, на которой висела лаконичная простенькая табличка «Директор».
— Проходите, пожалуйста. Вот так у нас начинается и продолжается рабочий день. Вопросы, вопросы, вопросы. И далеко не на все из них можно дать ответ.
— Да, Алевтина Дмитриевна, вам не позавидуешь.
— Присаживайтесь, Олег.
— Нет, спасибо. У меня мало времени. Я вообще-то хотел встретиться с вами ради того, чтобы передать вот это.
Он поставил на стол свою брезентовую сумку. Продолжил:
— Все, что в ней находится, передается в собственность центра. Не сомневаюсь, что вы, Алевтина Дмитриевна, распорядитесь содержимым по прямому назначению. Вот, собственно, и все. До свидания!
— Подождите, Олег! Ради бога, извините, но не могла бы я открыть сумку в вашем присутствии?
— Понимаю, — улыбнулся молодой человек, в душе одобряя не лишнюю в нынешнее время предосторожность. — Открывайте.
Алевтина Дмитриевна расстегнула «молнию», увидела лежащую сверху резную шкатулку, поставила ее на стол. Заглянула внутрь сумки и… окаменела. Перед ней, стянутые в тугие пачки, лежали доллары, марки, фунты. Она завороженно смотрела на эту кучу денег, не заметив, как молодой человек, представившийся Олегом, вышел, тихо притворив за собой дверь. Она открыла шкатулку и отпрянула. Кабинет наполнился ярким светом переливающихся бриллиантов…
Наконец, решив спросить Олега, откуда это, она подняла глаза, но в кабинете никого не было. Алевтина Дмитриевна бросилась к окну и увидела быстро удаляющуюся фигуру молодого человека. Ни догнать его, ни остановить окриком она уже не могла. Молодой человек сел в машину, и директор Центра реабилитации лишь проводила взглядом габаритные огни удаляющегося автомобиля.
Гена Бондаренко отъехал от Центра, проехал по улице до пересечения с главной дорогой. Куда теперь? Но долго не думал. В конце концов, капитан Бондаренко действительно в отпуске и может ехать на своей новенькой «десятке» куда захочет. Тем более впереди у него — почти месяц полноценной, мирной жизни.