— Хорошая девушка, — сказал я. — Полюбила меня.
— Ничего удивительного, — согласился наставник. — Ты парень немолодой, но видный.
Из брезентовой сумки достал уже знакомый мне плоский пистолет, и что-то еще там металлически звякнуло.
— Держи, приятель.
— Спасибо.
Григорий Донатович усмехнулся:
— Вот что, Саша. Ты, пожалуйста, разожмись. Не напрягайся. Дело предстоит самое обыкновенное. Что-то вроде охоты. Так и настройся. Ты же игрок, верно?
— Игрок.
— Ну и сыграем с ними в эту чертову рулетку, у которой всего одно правило. Но его ты должен знать. Оно простое. Каждый ход или выигрышный, или последний. Заманчиво, да?
Он хотел меня подбодрить, потому что не верил, что я справлюсь. Он разговаривал со мной, как со слабаком, и этому тоже я был рад. Лишь бы он больше не исчезал.
— У меня только почки отбиты, — обнадежил я. — А ноги целые.
Скрипя суставами, я слез с постели и прошелся по комнате. Пистолет попытался сунуть за пояс, но он там не умещался.
— Не надо, — сказал Гречанинов. — Держи в руке. Вдруг пригодится. Без нужды не пали. Только в крайнем случае. Лишний шум ни к чему.
Мы вышли в коридор, плохо освещенный. Возле двери, головой упершись в стену, лежал караульный — какой-то новый немолодой мужчина. Вид у него был безопасный.
До лифта и вплоть до кабинета Шоты Ивановича, где он меня принимал, добрались безо всяких приключений, никого не встретив. Подражая Гречанинову, я старался ступать бесшумно, но все же тянулся за мной какой-то топоток, будто тележку катили по дому.
На дверь кабинета падал слабый отсвет откуда-то с нижних этажей, она была заперта. Гречанинов тихонько постучал пальцами, а потом отомкнул ее пластмассовой отмычкой. Внутри было черно, хоть глаз коли. Во все углы Гречанинов посветил фонариком.
— Здесь его нету, — заметил я глубокомысленно.
— Похоже, что так.
Григорий Донатович отдал мне фонарик и начал один за другим открывать ящики стола. Я не знал, что он ищет, да меня это и не интересовало. В самом себе я чувствовал легкость необыкновенную, какая бывает в затяжном парашютном прыжке, если кому довелось испытать. Мне довелось, и я опасался, что в любую минуту грохнусь в обморок. Гречанинов долго возился с одним из ящиков, который оказался заперт, и в конце концов чуть не выломал его из стола. Внутри ничего не было, кроме нескольких тоненьких папок. Поочередно их просмотрев, наставник отобрал несколько бумаг и положил в сумку.
— Пригодятся, — пояснил мне.
— Еще бы, — отозвался я все с тем же идиотским глубокомыслием. В это мгновение дверь отворилась и в призрачно освещенном проеме возникла человеческая фигура — огромного роста, достающая головой почти до притолоки. Фигура помаячила, заколебалась и с невнятным звуком — смешком ли? всхлипом ли? — вместилась в комнату. Испуг мой был столь велик, что вся боль куда-то сразу исчезла. И не видя лица, я узнал пришельца. Это был Ванечка, прирученное чудовище Шоты Ивановича. Пистолет я не выронил, напротив, инстинктивно направил на Ванечку. Гречанинов перехватил мою руку. Совершенно нормальным голосом спросил:
— Тебе чего, парень? Ты кто?
— А ты кто? — дерзко отозвалось чудовище, не подходя, впрочем, чересчур близко.
— Мы ищем Шоту Ивановича, — спокойно объяснил он. — Не знаешь, где он?
— Ага! — не поверил Ванечка. — Ищете! Почему же без света?
— Выключатель не нашли… Да ты не волнуйся, все в порядке. Отведешь нас к хозяину.
Чудовище пошарило рукой по стене, вспыхнула лампочка, и Ванечка предстал перед нами во всей своей красе. Он был в ночной шелковой рубахе и в красивых темно-вишневых трусах, но при этом зачем-то подпоясан зеленым кушаком. Голые ноги в бедрах были объемом с мое туловище, зато глазки, торчащие, кажется, прямо изо лба, были крохотные, как у крысенка, и он выпялил их на нас с неописуемым любопытством.
— Ах, вот оно что, — обрадовался Григорий Донатович. — Олигофрен Олигофренович пожаловал… Ну-ка ответь, парень, зачем сам шатаешься по дому, когда все добрые люди спят? Чего рыщешь?
Ванечка явно смутился, услышав начальственные нотки.
— Папа разрешил! Мы же играем, а?
— Во что вы играете?
— Ну дак я… если встречу… мне можно…
— Кого встретишь, голубчик?
— Женщину, — догадался я. — Он ищет женщину.
Ванечка радостно заурчал, заухал:
— Женщину, да, да! Папочка разрешил.
— Кто же твой несчастный отец?
Красные глазки вспыхнули обидой.
— Шота Иванович, кто еще? Он же меня родил.
— Ну вот, — сказал Гречанинов, — теперь все ясно. К папочке нас и отведешь. Но тайно. Понимаешь? Чтобы был сюрприз. Сможешь отвести тайно, чтобы никто не увидел?
От непомерного умственного напряжения на Ванечкином лбу проступил пот, он вытер его ладонью, а пальцы облизал. Гречанинов терпеливо взялся объяснять заново, и вдруг Ванечка завопил чуть ли не в полный голос:
— Прятки, прятки, да?!
— Именно, голубчик, — поощрил Гречанинов. — Именно прятки. Надо добраться до папочки так, чтобы по дороге не застукали.
Как писали прежде в газетах, с поставленной задачей Ванечка справился, но путешествие затянулось. Подозреваю, что, увлеченный забавой, весь в радостных слюнях, Ванечка покружил нас лишнего. При этом заставлял затаиваться в каких-то темных подсобках, где нечем было дышать. Гречанинов его не торопил, веселился вместе с ним, и это меня настораживало. По моим соображениям, Валерия и караульный у двери давно должны были очухаться и поднять тревогу. Но ночной дом безмолвствовал. Объяснение этому было только одно, и оно вскорости подтвердилось: время в моем сумеречном сознании текло по своим законам, отличным от его общего прохождения. Когда хихикающий, ликующий Ванечка окольными путями привел нас наконец в холл на первом этаже, настенные часы показали, что блуждали мы не больше десяти минут. В холл мы не вошли, схоронились за портьерой.
— Вон там, вон там папочка! — горячечно прошептал-простонал Ванечка. — За углом его спаленка!
Холл был освещен электрическими канделябрами. Перед той дверью, где предполагалась спальня Могола, дежурил охранник — могучий детина в зеленом камуфляже и с автоматом через плечо. Он сидел на стуле, привалясь спиной к стене, и полудремал. Это понятно. Ему неоткуда было ждать беды во внутренних помещениях хорошо охраняемого дома. Я опять подумал: как же все-таки проник сюда Гречанинов, хотя бы и в облике рабочего-стахановца? Впрочем, не моего ума это дело.
Григорий Донатович достал из брезентовой сумки кусок белой тряпицы и пузырек с голубоватой жидкостью. Ванечка следил за ним с восторгом.
— Это мне?