– Ясно, ясно… – поддакнул Маюр. Ему действительно кое-что было ясно. Если рассматривать ситуацию в расчлененном виде. Каждый ее элемент был понятен. Но в единое целое картина все равно не складывалась.

– Путь домой, – продолжал человек в машине. – Схема для возвращения. Вы интуитивно сотворили именно то, что требовалось. Кое о чем, полагаю, вы догадались, когда смотрели мне в глаза. Мне это не понравилось, но сейчас я готов признать вашу правоту.

– Я создал не брошку, а схему для их возвращения домой, да? – уточнил Маюр.

– Я только что это сказал, не так ли? – Заказчик чуть удивленно поднял брови.

– Да, да, именно… – Маюр закивал. Он боялся рассердить клиента. Ему ужасно хотелось знать больше обо всей этой истории.

– Для того, чтобы произвести «нуль-транспортацию» – или как там это называется, – человек брезгливо поморщился, поскольку термин, заимствованный из фантастических сериалов, вызывал у него оскомину, – словом, для мгновенного перемещения сквозь пространство-время им было необходимо видеть цель своего пути. Физически видеть. Если угодно, визуально наблюдать. Это понятно?

– Цель. То есть двойную звезду в созвездии Лебедя?

– Ну, я не знаю, не знаю, не знаю я, какая там звезда и в каком созвездии, – сказал человек в машине. – Они называли ее Алигьяга.

– Совершенно алеутское слово! – восхитился Маюр.

– Вот и превосходно, что алеутское. Ваша схема безошибочно привела их к планетарию, а в планетарии они сумели наконец обрести желаемую цель – и таким образом произвели транспортацию. Ничего сложного, как видите, – заключил клиент.

Маюр медленно покачал головой.

– Разумеется, это несложно… Но если им с самого начала требовалось попасть в планетарий, – для чего же было прибегать к такому многоступенчатому плану?

– А как, по-вашему, они должны были поступить? – осведомился заказчик Маюра. Вид у него сделался откровенно недоумевающий. Судя по всему, Маюр все-таки сумел сбить его с толку.

– Возможно, – сказал Маюр, – было бы достаточно просто спросить.

Он махнул рукой в знак прощания и неторопливо зашагал прочь по аллейке. Человек в машине еще долго с удивлением смотрел ему вслед.

Призраки Народного дома

– Между прочим, ты напрасно не веришь, – сказал студент Филькин Андрюше Кошакову.

– Как можно верить человеку с фамилией «Филькин»? – вопросил свидетель их разговора Гора Лобанов.

Лобанов был холеный мальчик из состоятельной питерской семьи. Филькин тоже был питерский, но при этом неуловимо напоминал драную кошку. Это была, впрочем, типично питерская кошка – знающая себе цену и обладающая определенным снобизмом.

А вот Андрюша Кошаков приехал из Рязани. Он не был ни более простодушным, ни менее образованным, чем его сотоварищи; но внутренний ритм, диктующий ему поведение, был каким-то иным. Особенно если сравнивать с Филькиным. Тот вообще отличался беспокойным нравом.

Кошаков снимал комнату неподалеку от Александровского парка, а учились все трое в театральном институте. Будущая жизнь представлялась им различно: Гора Лобанов видел себя киноактером, играющим в сериалах, Филькин – продюсером, а Кошаков мечтал стать театральным режиссером, но тщательно скрывал свои намерения от приятелей.

Иногда у Кошакова устраивались посиделки до утра. Он не возражал. Ему нравилось иметь собственную комнату и выходить по утрам прямо в Александровский парк.

– А знаешь ли ты, Кошаков, – важно вещал как-то раз, на рассвете, Филькин, – что на том месте, где сегодня находится станция метро «Горьковская»…

Он сделал паузу, чтобы вытащить из кармана новую банку пива.

Была ранняя осень и тот мертвый, ледяной час перед рассветом, когда гуляки уже разошлись, а трудолюбивые граждане досматривают предпоследний сон. С Невы ветер донес тихий, горловой гудок парохода: мосты скоро сведут. А может, гудит кто-то опоздавший.

Филькин с Лобановым время от времени блистали перед рязанцем познаниями в краеведении. Не следует думать, будто эти превосходные молодые люди, подобно питерцам более старого поколения, на самом деле живо интересовались великим городом, куда поместила их судьба, его архитектурой и былыми обитателями загадочных его домов. Отнюдь. Но в школе их подвергали краеведению насильно, особенно Филькина. Пожилая преподавательница, Матрона Филипповна, заставляла детей изучать книгу «Знаешь ли ты свой город?». Эту книгу написал один слепой профессор. Создание этой книги было подвигом. Поэтому Матрона Филипповна особенно настаивала на ее изучении. Филькин ненавидел «Знаешь…» и нарисовал там рекордное количество усов. Матрона искренне огорчалась тем, что ученики мало интересуются ее предметом.

– Как же так? – сокрушалась она, глядя в веселые, равнодушные глаза очередного обормота. – Вам так повезло! Вы живете в самом красивом городе Европы! Неужели вам совершенно не хочется знать его историю?

Глаза моргали, но не утрачивали ни веселья, ни равнодушия. Это были глаза человека, который точно знал, где находится кинотеатр «Мираж-Синема», почем там билеты, поп-корн и кола. Обладал он и другими бесценными познаниями касательно важных городских достопримечательностей: компьютерных клубов, к примеру. Или тех ларьков, где шестнадцатилетнему и даже пятнадцатилетнему могут продать сигареты.

Но Матрона была упорна, и кое-какие семена все же удалось ей посадить в жестких, плохо поддающихся унавоживанию подростковых головах.

– Ты, Филькин, совершенно ошибочно полагаешь, что мой предмет – абсолютно бесполезный, – проницательно говорила она. – Лишних знаний не бывает. Никогда не знаешь, когда они могут потребоваться.

– Ну Матрона Филипповна… – тянул Филькин, кося в сторону журнала: ставит уже двойку или еще повременит. – Ну Матро-она… Филипповна… Ну где мне могут пригодиться эти знания?

– К примеру, будешь гулять с девушкой, и она спросит: «Хорошо бы знать, кто когда-то жил в том красивом доме…» – наивно начала Матрона. Голос ее утонул в дружном хохоте класса.

Матрона Филипповна обиженно покраснела и поставила Филькину «два».

И вот – как в воду глядела старая кочерыжка! – знания пригодились.

– Ну так вот, Андрюша, на месте станции метро «Горьковская» при кровавом царизме был общественный сортир, – проговорил Филькин.

Кошаков моргнул, чем доставил Филькину удовольствие.

– А я не знал, – признался Гора Лобанов.

– Мало того. Этот сортир был памятником неразделенной любви.

Лобанов тихо прыснул.

– Я делал про это доклад, – пояснил Филькин. – Когда мне Матрона влепила вторую единицу, на педсовете встал вопрос… и так далее. Директриса мне говорит: что тебе стоит, сделай тематический доклад, а то тебя – из школы… Я нашел подшивку газеты «Ленинградский рабочий», там много было заметок по краеведению. Ленинградские рабочие раньше любили краеведение. Оно давало им ощущение причастности к жизни графьев и прочих царедворцев.