Я думал об этом, когда стоял в коридоре у лифта и слушал этих людей, распевающих «Гончую и шлюху» в номере дальше по коридору, который, как я знал, вел в крыло отеля, перекрытого для сотрудников кандидата. Но в моих заметках нет никаких указаний на то, какой именно из кандидатов был расквартирован в том крыле, или даже на каком этаже я оказался, когда впервые услышал эту песню. Я только помню, что это было на один этаж выше или ниже моего, то есть 11-го. Но разница имеет решающее значение, потому что люди Макговерна размещались в основном на 10-м, а контингент Хамфри жил выше — на 12-м.
Это была ночь понедельника, до открытия избирательных участков оставалось всего несколько часов, и напряжение достигло такого пика, что оба лагеря публично предсказывали свою победу, а «про себя» ожидали поражения. Но понять, чьи сотрудники распевали эту песню, теперь невозможно [69] .
Тем более, что моя голова была в этот час настолько затуманена, что я не мог быть уверенным ни в чем, кроме того, что только что вернулся с предрассветного завтрака в «Омаха Тоддл Хаусе» с Джеком Николсоном, Джули Кристи, Голди Хоун, Уорреном Битти и Гэри Хартом, руководителем кампании Макговерна, получившим чек примерно на 40 000 долларов от очередного представления, которое Битти устроил для сбора средств на избирательную кампанию.
Оно проходило в Линкольне, столице штата, расположенной примерно в 96 км к западу от Омахи. Дружелюбная толпа в семь с половиной тысяч человек заполнила местный общественный центр, чтобы увидеть концерт Энди Уильямса и Генри Манчини… По-видимому, это возымело действие, потому что через 24 часа Линкольн проголосовал два к одному за Макговерна и таким образом вытянул его из передряги в Небраске.
* * *
Я все понимаю и четко осознаю, что как аккредитованный журналист просто обязан сохранять спокойствие и время от времени терпеть двухчасовые выступления Энди Уильямса, тем более что я прибыл в Линкольн на автобусе для прессы и в любом случае не мог уехать, пока концерт не закончится. Но я начинаю задаваться вопросом, как долго еще смогу это выдерживать: этот бесконечный кошмар подъемов на рассвете, необходимости выходить на улицу и смотреть, как кандидат пожимает руки рабочим, идущим на дневную смену на завод Bilbo Gear & Sprocket, затем следовать за ним на другой конец города на следующее мероприятие на местной бойне… Затем обратно в автобус и следовать за автомобилем кандидата в потоке транспорта 45 минут, чтобы понаблюдать, как он будет есть ланч и общаться с людьми за столиком подвального кафетерия в высотном здании дома для престарелых.
Хамфри и Макговерн в течение последних шести месяцев проделывали все это по 18 часов в сутки, и один из них будет продолжать это делать 18 часов в сутки еще пять месяцев — до ноября. Профессионалы от политики считают, что другого способа быть избранным нет: выходите на улицу и встречайтесь с избирателями на их территории, пожимайте им руки, смотрите прямо в глаза и представляйте себя… Иначе никак.
Только один из кандидатов в этом году последовательно игнорировал и нарушал все правила Настольной книги традиционных политиков — это Джордж Уоллес. Он не отправлялся к заводским воротам и не торчал в кафе. Уоллес — артист-исполнитель, а не тусовщик. Он ведет кампанию, как рок-звезда, действуя по теории, что одна действительно большая толпа лучше, чем 40 маленьких.
Но черт с ними с этими теориями. Это, наверное, уже 13-е вступление, которое я написал для этой проклятой мешанины, и с каждым разом становится только хуже… Однако вряд ли это имеет значение, потому что я снова срываю сроки сдачи работы, и не так долго осталось до того момента, как начнет пищать телетайп и зазвонят телефоны, и эти головорезы из Сан-Франциско будут вопить о сдаче материала. Слова! Мудрость! Тарабарщина!
Все, что угодно! Типографские машины запустят в полдень, а до него осталось три часа, и все готово к печати, за исключением пяти пустых полос в середине. Разворот — главная статья номера. Обложка уже напечатана, и в соответствии с оглавлением, что лежит тут же, на полу, метрах в трех от пишущей машинки, на развороте должен быть «портрет Джорджа Макговерна и анализ его позиции», написанный мной.
Меня затапливает чувство вины. Эта комната дурно пахнет очередным провалом. Каждые две недели они присылают мне оглавление, согласно которому я должен свести воедино разрозненные куски, написанные по теме, и выдать подробный материал… Все так, но подобные задания невозможно выполнить быстро, как планировалось сначала. В некоторых из этих материалов еще теплится жизнь, но в меньшинстве. Из 26 заданий — это год работы — 24, по-моему, безнадежны, а два оставшихся висят на волоске [70] .
Но сейчас нет времени объяснять, почему это не портрет Джорджа Макговерна. Эта история закрутилась прямо у нас под носом в Омахе, в утро предварительных выборов, когда Джордж и большая часть его команды вдруг пришли к выводу, что решение Никсона усилить конфронтацию с Ханоем требует присутствия сенатора в Вашингтоне.
Никто не мог ничего сказать точно, но все мы решили, что у него, должно быть, что-то особенное на уме — какой-то неожиданный ход, который позволит ему заполучить контроль над Никсоном. Времени на долгое, напрягающее мозговые извилины интервью не было. Хамфри уже объявил, что на рассвете летит в Вашингтон, и в корпусе прессы нашлись два или три циника, предположившие, что это не оставило Макговерну выбора. Если Хамфри счел, что ситуация серьезная и ему надо срочно мчаться обратно в Капитолий вместо того, чтобы торчать в день выборов в Омахе, то Макговерн тоже должен быть там — или Хьюберт может сказать, что его заслуженного противника больше заботит победа на предварительных выборах в Небраске, чем угроза начала Третьей мировой войны.
Как позже выяснилось, ничего особенного, вернувшись в Вашингтон, ни Хамфри, ни Макговерн не сделали — по крайней мере публично, — и где-то через неделю New York Times сообщила, что мины, установленные в порту Хайфона, были обезврежены за день до того, как Никсон отправился в Москву на встречу на высшем уровне. Может быть, я что-то пропустил. Возможно, кризис был разрешен во время одного из этих сверхсекретных столкновений между сенатом и Белым домом, о котором мы ничего не узнаем, пока ровно через 75 лет в открытом доступе не появятся официальные отчеты.
Но рассуждать об этом больше нет смысла. Настало время с головой погрузиться в гонзо-журналистику, и на этот раз у нас нет иного выбора, кроме как начинить ею повествование до предела. Телефон звонит снова, и я слышу, как Краус пытается успокоить их:
«Какого черта вы нагнетаете, чуваки? Он там, наверху, выдает по странице каждые три минуты… Что? Нет, особого смысла в этом нет, но я гарантирую вам, что слов будет много. Если все остальное накроется, начнем отправлять пресс-релизы и тому подобное дерьмо… Конечно, зачем беспокоиться? Мы начнем отправку почти сразу же».