Правда, дело его огласке до поры до времени не предавали. Допросы вел молчаливый следователь, который, так и не доведя следствие до суда, вдруг был переведен в Дебрецен, в провинцию, и сразу же исчез. А за натерпевшегося страха Олта неожиданно взялось СД. Из обычной камеры для уголовников его перевели в камеру-одиночку, опекаемую гестапо, и им занялся следователь-немец из службы безопасности.
На первом же допросе Олт почувствовал, что еще не все потеряно, что он может быть спасен. Явным признаком стало то, что, как оказалось, судьба еврейки следователя интересовала куда меньше, чем раздоры и партийные секреты нилашистов, их связи, конспиративные квартиры и, понятное дело, источники финансирования. Но особенно следователь занялся исследованием взглядов на будущее Венгрии некоторых ведущих руководителей партии.
Германец этот был вежливым и неутомимым. Он спрашивал и спрашивал. Ничего при этом не записывая, не уточняя и не ставя под сомнение, а главное, не требуя от Олта никаких письменных показаний. И Тибор рассказывал. С упоением, взахлеб. Он попросту не мог не рассказывать, таким прекрасным слушателем оказался этот странный германец с исполосованной шрамами щекой. Так уважительно он относился к каждой мысли и каждому выводу арестованного.
Лишь со временем Тибор узнал, что этим «следователем на три дня» оказался сам Скорцени, один вид которого вызывает теперь у доселе неустрашимого Олта Тибора какой-то подсознательный животный страх. Хотя никаких оснований для этого вроде бы не было. Скорцени вел себя на удивление деликатно.
Единственное, что его раздражало, — что Олт упорно пытался подвести его к мысли, будто на самом деле он эту девушку не насиловал и не убивал, потому что все это было подстроено. Штурмбаннфюрер, ясное дело, и пальцем не пошевелил, чтобы изобличить Олта, степень вины подследственного его просто не интересовала. Но точно так же Скорцени не интересовали любые доказательства невиновности Тибора.
Когда все допросы были завершены, он вдруг дал Олту возможность ознакомиться с заведенным на него полицией и СД делом по поводу убийства еврейки, а затем плеснул на папку остатки коньяку из своей рюмки, поджег и швырнул в камин.
— Ты ж подумаешь: парень убил еврейку! — задумчиво проговорил он, глядя на комок пылающих бумаг. — Ну, убил, убил… еврейку. Так что ж теперь? Свой, надежный парень, почти земляк, австриец по отцу. Да я был бы последней свиньей, если бы отдал его в руки палачам или на много лет засадил за решетку. Неужели нам самим не нужны такие парни?
— Значит, моего «дела» больше не существует?! — готов был упасть перед ним на колени Олт. Он никогда не исключал, что карьера его может окончиться плачевно. Однако не таким же образом! Не в роли убийцы-насильника.
— Вы имеете в виду «дела» об убийстве еврейки? Конечно, нет! — улыбнулся Скорцени. — Полюбуйтесь, как прекрасно оно пылает.
— И все? Я свободен? Теперь будут искать настоящего убийцу?
— Неужели вас все еще волнуют такие мелочи, Олт?
— Вы считаете все это: обвинения, допросы, камера — мелочами?!
— С делом об убийстве еврейки кончено — и все тут. Осталось, правда, это «дело», — похлопал Скорцени рукой по другой папке, на которую Тибор просто не обращал внимания.
— Это? — опешил Олт. — А что это такое?
— Тоже «дело». Точнее, досье. С нашими откровенными беседами о партии «Скрещенные стрелы», о Салаши, о его любовнице баронессе Юлише… Да не волнуйтесь вы, в венгерскую полицию эта папка не попадет.
— Тогда зачем его было заводить?
— На таких людей, как вы, Олт, «дела» заводят только для того, чтобы потом как-нибудь, на досуге, демонстративно сливать их. Но согласитесь, что эту папку бросать в огонь рано.
— И куда, в таком случае, в чьи руки оно попадет?
— В мой личный архив. Только в мой личный архив! Отныне вы — мой друг. Признаюсь вам в одной своей слабости: время от времени я перечитываю такие расшифровки бесед со своими друзьями, чтобы вспомнить приятные минуты, проведенные вместе. А когда уж очень тоскливо, включаю сами записи.
Скорцени нажал на невидимую Олту кнопку и, откинувшись в кресле, две-три минуты наслаждался исповедью своего подопечного. При этом голос арестованного долетал откуда-то из недр стола. Словно это вдруг обрели дар речи все те «дела», которые до сих пор безмолвно истлевали на полках отдела диверсий Главного управления имперской безопасности.
— Господи, зачем же вы все это записали?! — воскликнул Тибор Олт, поразив Скорцени своей унизительной наивностью. — Я ведь не думал… Мне казалось, что это обычная откровенная беседа…
— И я так считаю. Так оно есть на самом деле. Обычный откровенный разговор, — продолжал «дожимать» его штурмбаннфюрер. — Что может быть успокоительнее голоса милого твоей душе человека?
Штуберу посчастливилось присутствовать при этом «гипнотическом сеансе», как любил называть вербовку сам Скорцени. Он видел, как смертельно побледнел Олт Тибор, узнав о другой, «совершенно безобидной» папке и услышав свой голос. Но Скорцени это не трогало.
— Ладно, Олт, с объяснениями и сантиментами покончено, — неожиданно резко проговорил он, упираясь огромными ладонями в краешек стола и пронизывая венгра презрительно-ненавидящим взглядом. — Поэтому — к сути. Отныне ты будешь работать на гестапо и службу безопасности Германии, — только теперь наполнил штурмбаннфюрер третью, доселе пустовавшую, рюмку, предназначенную для Тибора.
— Значит, все это: изнасилование, убийство, следствие в полиции, следует рассматривать лишь как элементы вербовки?
— Работа у тебя будет на зависть чистая, — не обращал внимания на его эмоции Скорцени.
— То есть вы предлагаете мне работу?
— Нам нужно знать решительно все о том, что происходит в высшем эшелоне нилашистов. Знать привычки ваших партайгеноссе, их приверженности и слабости, взгляды, адреса их секретных квартир и места проживания любовниц…
По мере того как Скорцени расширял круг агентурных обязанностей Олта, лицо его все более озарялось какой-то внутренней умиротворенностью. Собственно, ничего страшного не происходило: от него требовали того, чем он, собственно, всю свою жизнь занимался: шпионить, доносить и снова шпионить…
— Это благодаря вашим просвещенным сведениям и умозаключениям мы сможем определять, кого из ваших боссов нам поддерживать, а кого вовремя убрать. Отныне вы — великий человек, Олт Тибор, — Скорцени выдержал паузу, опустошил рюмку, снова наполнил ее и… выплеснул содержимое в огонь. Словно совершал таинственный ритуал посвящения Олта Тибора в агенты. — Так на чем я остановился, Штубер?
— Вам, штурмбаннфюрер, лучше не повторять этих страшных слов.
— И все же?
— Вы утверждали, что отныне Олт Тибор становится вершителем венгерских судеб.
— И продолжаю утверждать это, Штубер. Пусть кто-то попытается усомниться в этом! Не тушуйтесь, Олт, отныне от вас зависит судьба Венгрии, судьбы многих ее политических деятелей, а в конечном итоге и судьба Центральной Европы.