Все ожидали, что он скажет еще что-то, однако фюрер как-то слишком уж неожиданно умолк, застав при этом врасплох не только министра иностранных дел, но и каждого из них.

И все же стоило взгляду фюрера вновь решительно остановиться на фон Риббентропе, как Гиммлер, Борман, Кейтель и Йодль сразу же сбросили с себя напряжение, словно опутывавшие их тела цепи. По опыту совещаний, которые в последнее время происходили здесь, в «ситуационном блоке», почти ежедневно, хотя и с разными участниками, они знали: труднее всего приходится тому, на кого выбор падет первым. Но вот жертва определена. Можно облегченно вздохнуть и насладиться передышкой.

— Так что вы можете сообщить нам о положении дел в будапештской Цитадели, в этой цитадели предательства? Говорите же, Риббентроп, говорите!

20

Хейди устало вздохнула, вновь вернулась в постель и вытянулась во весь свой росточек рядом с покоренным ею гигантом. На какое-то время она затихла, затем повернулась лицом к Власову, хотела что-то сказать, но вместо слов генерал вновь услышал легкий, романтический вздох.

— Вы что-то хотите мне сказать, Хейди, но не решаетесь. Какую мысль вы казните своим молчанием?

— Неплохо сказано, мой генерал генералов: «Какую мысль вы казните своим молчанием?» Никогда не пробовали писать что-либо, кроме армейских донесений?

— Никогда. Какое там писать? Всю жизнь — в стремени, да на рыс-сях.

— Еще одно ваше упущение, мой генерал генералов. Такой полководец, как генерал Власов, должен оставить после себя хотя бы одну книгу.

— Какую еще книгу? — настороженно спросил генерал.

— Книгу вашего бытия, мой полководец. Воспоминания, записки. Вам ведь есть что вспомнить: советник Чан Кайши, командир механизированного корпуса, сражавшегося на западных границах Союза, оборона Киева и Москвы.

— Кому в Германии нужна книга генерала, оборонявшего Москву? — с ленцой в голосе спросил Власов.

— Кому?! — азартно оживилась Хейди. — Да лишь бы она появилась. Не представляю себе, чтобы в Германии нашелся хотя бы один офицер армии фюрера, который бы не захотел прочесть воспоминания генерала той армии, которая ему противостояла. А какой ценностью будут обладать ваши мемуары о создании Русской освободительной армии. Причем ценность их останется неразменной независимо от того, каковой будет судьба самой армии.

— Вы настолько серьезно говорите об этом? — постепенно вытравливал из своего голоса иронию мятежный генерал. — Не знаю. В голову никогда не приходило, — с солдафонской прямотой объяснял Власов. — И сомневаюсь, стоит ли тратить на это время.

— Это должна быть суровая книга сурового и по-своему талантливого, хотя и не очень везучего, генерала, — не обращала внимания на его солдафонское ворчание Хейди.

Как всегда, когда эту германку охватывало пламя очередной идеи, она впадала в страстное самовнушение, в романтическую воинственность, в фанатическую веру в свое призвание. И тогда доводы ее становились такими убедительными, как будто любая высказанная мысль, любое желание или пророчество способны были материализовываться.

— Невезучего, это верно подмечено.

— Если мои слова неприятно поразили вас, значит, считайте, что я их не произносила. Учитесь слышать в словах и друзей, и врагов своих только то, что вы желаете услышать, что способно возвышать вас не только в глазах толпы, но и в ваших собственных глазах. Поэтому вернемся к книге. Это должна быть исповедь полководца, оставшегося без своей армии, без своей страны и своего народа, но решившего, что все это он вновь способен обрести своим мечом. Великая книга великого воина — вот что должно появиться из-под вашего пера, мой генерал генералов!

Самое удивительное, что Власов начинал верить в искренность этих порывов Хейди. В своем восприятии хрупкой на вид, миловидной германки он прошел несколько этапов: сначала ему казалось, что это всего лишь случайное мимолетное знакомство, затем он перестрадал уверенностью в том, что Хейди ему специально подсунули, чтобы следить за ним, привязать его к Германии, к рейху и сделать предельно управляемым. Потом он вдруг решил, что Хейди, эта эсэс-вдова, всего лишь расчетливо выходит за него замуж, артистично изображая некие чувства, которых на самом деле не существует. Она потеряла надежду заполучить достойного мужа-германца и теперь готова оказаться в постели с русским, зато генералом.

И лишь в последние два-три дня, когда их общение стало более или менее интенсивным и постоянным, генерал вдруг увидел перед собой тот, особый, тип женщины, которая специально создана для сотворения очередного Наполеона, Цезаря, Гарибальди или черт знает кого еще. Одно абсолютно ясно: рядом с такой женщиной невозможно оставаться обычным, рядовым, приземленным. Будь ты хоть окопным солдатом, хоть незаурядным злодеем или серым канцелярским служакой, оказавшись рядом с Хейди, ты неминуемо превратишься в «великого». Пусть даже это будет великий злодей или великий неудачник.

«Великий неудачник, — мысленно ухмыльнулся Власов, — это как раз для тебя. Поскольку именно на великого неудачника ты обречен самой судьбой».

И все же… Он начал всерьез верить в искренность намерений этой фурии — вот что происходило с Власовым в эту ночь, в которой секс становился всего лишь чувственной вуалью, под которой сотворялся очередной тайный союз честолюбивой женщины и честолюбивого полководца. Очень честолюбивой женщины и еще более честолюбивого, хотя и подрастерявшего веру в себя, полководца.

— Так что не волнуйтесь, мой генерал генералов, — нежно погладила она своего мужчину по оголенному, слегка вздрагивающему от ее прикосновений бедру. — Когда и чем бы ни завершилась эта война в Европе, мы еще успеем потолковать с ней языком Наполеона.

— Как и с твоими родственниками и друзьями?

— Мои родственники и друзья, Андре, — приподнялась она на локте, — это даже не тема для разговора. Особенно когда мы в постели. И вообще, давай условимся: в постели нас должны занимать только две вещи: любовь и наше общее будущее. Все остальное слишком мелочно, чтобы тратить на него время священнодействия на брачном ложе.

— Условились, — охотно согласился Власов.

— Но на всякий случай знайте: родственников, знакомых, руководство СД, СС, гестапо и даже растленного, загнивающего абвера я уже давно сумела убедить: раз мой генерал генералов сумел храбро удержать Москву, не допустив туда германские армии, захватившие до этого Париж, Варшаву, Прагу и множество других столиц, значит, теперь он сумеет точно так же храбро добыть эту самую Москву.

— Вот как?! — приподнялся на локте Власов.

— Вы даже не представляете себе, мой генерал генералов, что за убийственный козырь подсунула тогда, в сорок первом, в карточную колоду вашей судьбы сама история.

— И этот козырь все еще кого-то убеждает?

— Еще как, Андре, еще как! — по-заговорщицки рассмеялась Хейди, плотнее прижимаясь к нему всем своим тельцем. — Кого-то, конечно, и раздражает, но все равно — аргумент…